Coeur-de-Lion & Mastermind
И снова суровая действительность порвала кого-то как Тузик грелку.
Coeur-de-Lion & Mastermind
Раздражают некоторые особы, с которыми мы друг друга и знать не знаем, и вдруг предъявляющие тебе какие-то моральные требования, которые их никаким боком не касаются. Просто кому-то что-то померещилось. Чихать я хотел.
(Почти из той же серии, что сообщение Стороной о религии.)
(Почти из той же серии, что сообщение Стороной о религии.)
Coeur-de-Lion & Mastermind
Чего-то я не понимаю.
Минус восемь на градуснике, а на улице лужи и ощущение, что тает все.
Минус восемь на градуснике, а на улице лужи и ощущение, что тает все.
среда, 12 февраля 2003
Coeur-de-Lion & Mastermind
Эта бредовая мысль преследует меня с утра :-) Конечно, у всех свои склонности, и у всех свои обстоятельства, свои враги, и все же... Конечно, не все варианты перечислил, если что, дополняйте в комментах!
Вопрос: Куда бы вы предпочли нанести удар врагу:
| 1. В спину | 0 | (0%) | |
| 2. В челюсть | 0 | (0%) | |
| 3. Под дых | 2 | (11.76%) | |
| 4. Не по-джентльменски... :-) | 1 | (5.88%) | |
| 5. Морально | 2 | (11.76%) | |
| 6. Стереть в порошок любым способом, не стесняясь в средствах... | 12 | (70.59%) | |
| Всего: | 17 | ||
Coeur-de-Lion & Mastermind
Мечта поэта... :-)
Coeur-de-Lion & Mastermind
Полночь, раз, была глухая; мысли - вялы и усталы,
Множество преданий странных в старой книге я прочел,
Грезил в зыбкой полудреме, и услышал незнакомый
Звук, как стук - неясный, скромный, в дверь жилища моего.
“Видно, гость, - пробормотал я, - у жилища моего.
Путник - только и всего.”
Помню ясно, как вчера я - был Декабрь, и догорая,
Угольки, как души, тая, рассыпались в прах и сор.
Жаждал утра я со страстью; дел себе искал напрасно,
В море книг топил несчастье, - спи, погибшая Линор, -
Незабвенный, лучезарный, ангел с именем Линор, -
Имя здесь - ничто, с тех пор.
Тут, звенящий тихий шорох заскользил в пурпурных шторах,
Ужасом пронзив, какого прежде я не знал еще;
И, чтоб сердце успокоить, повторил себе я строго:
“Это гость, что ищет крова - у жилища моего.
Путник поздний ищет крова у жилища моего.
Путник, только и всего.”
Дрожь в душе своей унявши, я решил не медлить дальше,
“Сэр, - сказал, - Мадам, быть может, - право, искренней всего,
Умоляю вас, простите, был ваш стук настолько тихим,
Деликатнейшим и тихим в дверь жилища моего,
Что я вас едва расслышал.” - Отпер дверь... И - никого.
Тьма лишь, больше ничего.
Я стоял, ошеломленный, в тьму глядящий, напряженный,
Дикой грезою пронзенный, небывалой до сих пор...
Долго ждал, но тьма молчала, больше знака не давала.
И одно лишь было слово здесь обронено: “Линор?” -
Я шепнул его, и эхо мне вернуло вздох: “Линор!”
Ясный вздох - и явный вздор.
В дом пустой вернувшись снова, с болью в сердце - нет ей слова,
Вскоре стук услышал новый - громче прежнего того.
“Видно, - я сказал, - там что-то бьет в оконную решетку.
Надо бы проверить, что там странно так стучит в окно.
Только сердце успокою, и взгляну, что бьет в окно.
Ветер лишь, скорей всего!”
Только распахнул я ставни, как влетел, шумя крылами,
В дом мой Ворон величавый, очевидец тьмы времен.
И надменно, без почтенья, без малейшего смущенья,
Будто лорд, без приглашенья, важно сел над дверью он -
Заскочив на бюст Паллады, важно, будто бы на трон, -
Сел, и все, и замер он.
И при виде черной птицы, смог я вдруг развеселиться,
Словно шутка над испугом - этот траурный убор.
“Хоть хохол торчит - не очень, не пуглив ты, это точно, -
Я признал. - Зловещий Ворон, знающий Ночной простор -
Как зовешься, покоривший Ночь - Плутона злой простор?”
Ворон каркнул - “Nevermore!”
Потрясен я был нескладной птицей, говорившей складно,
Пусть ответ ее, конечно, был не складный разговор;
Невозможно согласиться, чтоб к кому влетела птица,
Осчастливив тем, что села, как еще один затвор, -
На скульптурный бюст над дверью, будто чудище-затвор, -
С этой кличкой - “Nevermore”.
Но сидел он отрешенно, так сказав, на бюсте, словно,
Вместе с этим странным словом жизнь покинула его,
Ничего не добавляя, ни пера не поправляя -
Лишь когда пробормотал я, “Как друзья все, до сих пор -
Утром он меня оставит, как Надежды, до сих пор.” -
Вдруг изрек он: “Nevermore.”
От внезапности я вздрогнул - да и кстати было слово.
“Несомненно, - я промолвил, - заучил он этот вздор -
Вздох хозяина, чьи беды не давали видеть света,
И печалям стал ответом, как припев иль заговор -
И надеждам отпеваньем - тот тоскливый заговор:
“О, довольно - nevermore.””
Но, как прежде, эта птица - повод, в шутке, мне забыться;
Кресло к двери развернул я, к бюсту, к Ворону в упор,
И на бархат опустился, и в фантазии пустился,
Сочиняя, что пророчил мне посланец давних пор -
Черный, мрачный и ужасный очевидец давних пор,
Мне прокаркав: “Nevermore.”
Так сидел я, в размышленье, но уже без обращенья
К птице, чьи глаза сверкали, в сердце мне вжигая взор,
И мечтал я, отдыхая, мягкий бархат приминая,
Что свет лампы, обтекая, в странный превращал узор.
Фиолетовый тот бархат, тот причудливый узор,
Ей не смять, ах, nevermore!
Воздух, в сладком представленье, загустел в хмельном куренье -
Серафим махнул кадилом, став незримо на ковер.
“Бедный грешник, - тут вскричал я, - Божьи ангелы, слетая,
Дарят отдых, мир, непентес горькой скорби о Линор;
Жадно пей благой непентес - пей, и позабудь Линор!”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
Я сказал: “Исчадье ада! - Ворон вещий, или дьявол! -
Послан ли сюда Лукавым, или брошен в сей простор
Ты неистовой стихией, в царство колдовской пустыни,
В дом, где Ужасом все стынет - о, ответь мне, вещий взор -
Ждет ли Галаад целебный? - заклинаю, вещий взор!”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
Я сказал: “Исчадье ада! - Ворон вещий, или дьявол! -
В Небесах, что Бог над нами, возлюбивший нас, простер -
Предреки: душе скорбящей, ныне далеко бродящей,
Встретится святая дева - ангел с именем Линор,
Незабвенный, лучезарный ангел с именем Линор.”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
“Птица-бес, ты стала лишней! - завопил я тут, вскочивши. -
Убирайся - в Ночь, и Бурю, и Плутона злой простор! -
Черных перьев не роняя, знака лжи не оставляя,
Дом немедля покидая - наш закончен разговор!
Клюв свой вынь навек из сердца, прочь же, кончен разговор!”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
И сидит, сидит неслышно, не взлетая, неподвижно,
Дремлет на Палладе бледной черный демон до сих пор;
Но глаза его сверкают, ничего не упускают,
В свете лампы он роняет тень на вытертый ковер.
И душе моей из тени, тяжко павшей на ковер,
Не подняться - nevermore.
перевод - февраль 1999
Множество преданий странных в старой книге я прочел,
Грезил в зыбкой полудреме, и услышал незнакомый
Звук, как стук - неясный, скромный, в дверь жилища моего.
“Видно, гость, - пробормотал я, - у жилища моего.
Путник - только и всего.”
Помню ясно, как вчера я - был Декабрь, и догорая,
Угольки, как души, тая, рассыпались в прах и сор.
Жаждал утра я со страстью; дел себе искал напрасно,
В море книг топил несчастье, - спи, погибшая Линор, -
Незабвенный, лучезарный, ангел с именем Линор, -
Имя здесь - ничто, с тех пор.
Тут, звенящий тихий шорох заскользил в пурпурных шторах,
Ужасом пронзив, какого прежде я не знал еще;
И, чтоб сердце успокоить, повторил себе я строго:
“Это гость, что ищет крова - у жилища моего.
Путник поздний ищет крова у жилища моего.
Путник, только и всего.”
Дрожь в душе своей унявши, я решил не медлить дальше,
“Сэр, - сказал, - Мадам, быть может, - право, искренней всего,
Умоляю вас, простите, был ваш стук настолько тихим,
Деликатнейшим и тихим в дверь жилища моего,
Что я вас едва расслышал.” - Отпер дверь... И - никого.
Тьма лишь, больше ничего.
Я стоял, ошеломленный, в тьму глядящий, напряженный,
Дикой грезою пронзенный, небывалой до сих пор...
Долго ждал, но тьма молчала, больше знака не давала.
И одно лишь было слово здесь обронено: “Линор?” -
Я шепнул его, и эхо мне вернуло вздох: “Линор!”
Ясный вздох - и явный вздор.
В дом пустой вернувшись снова, с болью в сердце - нет ей слова,
Вскоре стук услышал новый - громче прежнего того.
“Видно, - я сказал, - там что-то бьет в оконную решетку.
Надо бы проверить, что там странно так стучит в окно.
Только сердце успокою, и взгляну, что бьет в окно.
Ветер лишь, скорей всего!”
Только распахнул я ставни, как влетел, шумя крылами,
В дом мой Ворон величавый, очевидец тьмы времен.
И надменно, без почтенья, без малейшего смущенья,
Будто лорд, без приглашенья, важно сел над дверью он -
Заскочив на бюст Паллады, важно, будто бы на трон, -
Сел, и все, и замер он.
И при виде черной птицы, смог я вдруг развеселиться,
Словно шутка над испугом - этот траурный убор.
“Хоть хохол торчит - не очень, не пуглив ты, это точно, -
Я признал. - Зловещий Ворон, знающий Ночной простор -
Как зовешься, покоривший Ночь - Плутона злой простор?”
Ворон каркнул - “Nevermore!”
Потрясен я был нескладной птицей, говорившей складно,
Пусть ответ ее, конечно, был не складный разговор;
Невозможно согласиться, чтоб к кому влетела птица,
Осчастливив тем, что села, как еще один затвор, -
На скульптурный бюст над дверью, будто чудище-затвор, -
С этой кличкой - “Nevermore”.
Но сидел он отрешенно, так сказав, на бюсте, словно,
Вместе с этим странным словом жизнь покинула его,
Ничего не добавляя, ни пера не поправляя -
Лишь когда пробормотал я, “Как друзья все, до сих пор -
Утром он меня оставит, как Надежды, до сих пор.” -
Вдруг изрек он: “Nevermore.”
От внезапности я вздрогнул - да и кстати было слово.
“Несомненно, - я промолвил, - заучил он этот вздор -
Вздох хозяина, чьи беды не давали видеть света,
И печалям стал ответом, как припев иль заговор -
И надеждам отпеваньем - тот тоскливый заговор:
“О, довольно - nevermore.””
Но, как прежде, эта птица - повод, в шутке, мне забыться;
Кресло к двери развернул я, к бюсту, к Ворону в упор,
И на бархат опустился, и в фантазии пустился,
Сочиняя, что пророчил мне посланец давних пор -
Черный, мрачный и ужасный очевидец давних пор,
Мне прокаркав: “Nevermore.”
Так сидел я, в размышленье, но уже без обращенья
К птице, чьи глаза сверкали, в сердце мне вжигая взор,
И мечтал я, отдыхая, мягкий бархат приминая,
Что свет лампы, обтекая, в странный превращал узор.
Фиолетовый тот бархат, тот причудливый узор,
Ей не смять, ах, nevermore!
Воздух, в сладком представленье, загустел в хмельном куренье -
Серафим махнул кадилом, став незримо на ковер.
“Бедный грешник, - тут вскричал я, - Божьи ангелы, слетая,
Дарят отдых, мир, непентес горькой скорби о Линор;
Жадно пей благой непентес - пей, и позабудь Линор!”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
Я сказал: “Исчадье ада! - Ворон вещий, или дьявол! -
Послан ли сюда Лукавым, или брошен в сей простор
Ты неистовой стихией, в царство колдовской пустыни,
В дом, где Ужасом все стынет - о, ответь мне, вещий взор -
Ждет ли Галаад целебный? - заклинаю, вещий взор!”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
Я сказал: “Исчадье ада! - Ворон вещий, или дьявол! -
В Небесах, что Бог над нами, возлюбивший нас, простер -
Предреки: душе скорбящей, ныне далеко бродящей,
Встретится святая дева - ангел с именем Линор,
Незабвенный, лучезарный ангел с именем Линор.”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
“Птица-бес, ты стала лишней! - завопил я тут, вскочивши. -
Убирайся - в Ночь, и Бурю, и Плутона злой простор! -
Черных перьев не роняя, знака лжи не оставляя,
Дом немедля покидая - наш закончен разговор!
Клюв свой вынь навек из сердца, прочь же, кончен разговор!”
Каркнул Ворон: “Nevermore.”
И сидит, сидит неслышно, не взлетая, неподвижно,
Дремлет на Палладе бледной черный демон до сих пор;
Но глаза его сверкают, ничего не упускают,
В свете лампы он роняет тень на вытертый ковер.
И душе моей из тени, тяжко павшей на ковер,
Не подняться - nevermore.
перевод - февраль 1999
Coeur-de-Lion & Mastermind
Берег Ирландии...
Coeur-de-Lion & Mastermind
"Ричард III Глостерский (1452 - 1485 гг.)
Король Англии с 1483 года, последний из династии Йорков; младший брат Эдуарда IV, герцог Глостер с 1461 года. Он принимал участие в войне Алой и Белой розы. Был регентом при 12-летнем Эдуарде V в 1483 году. Заключив его вместе с братом Ричардом в Тауэр, совершил государственный переворот и был коронован под именем Ричарда III 6 июля 1483 года. Сыновья Эдуарда IV - Эдуард V и Ричард - по приказу Ричарда III были убиты в Тауэре. Не исключено, что Ричард III приложил руку к убийству короля Генриха VI Ланкастера. Поздняя традиция изображает Ричарда III сухоруким, горбатым, с демоническим лицом - вспомним злобного карлика в шекспировской пьесе.
Ричард III провел ряд реформ, популярных в народе: упорядочил судопроизводство, запретил производить насильственные поборы, охранял интересы английского купечества. С 1483 года столкнулся с волной мятежей, затеянных сторонниками Ланкастеров. 7 августа 1485 года родственник Ланкастеров - Генрих Тюдор - высадился в Уэльсе. В состоявшейся у Босворта 22 августа 1485 года битве с его войсками Ричард III потерпел поражение и погиб. Битвой при Босворте закончилась война Алой и Белой розы."
Что ж, как говорится, кто побеждает, тот и историю заказывает... :-)
На самом деле, слышал версию, что и с родственники своими он не сам расправился, просто удачно подставили. Надо будет как-нибудь раскопать то исследование...
Вообще, совершенно обалденный сайт "Виртуальная Европа", советую посетить: http://europa.km.ru
Отрывок взят с этой страницы: http://europa.km.ru/gb/history6.htm
Король Англии с 1483 года, последний из династии Йорков; младший брат Эдуарда IV, герцог Глостер с 1461 года. Он принимал участие в войне Алой и Белой розы. Был регентом при 12-летнем Эдуарде V в 1483 году. Заключив его вместе с братом Ричардом в Тауэр, совершил государственный переворот и был коронован под именем Ричарда III 6 июля 1483 года. Сыновья Эдуарда IV - Эдуард V и Ричард - по приказу Ричарда III были убиты в Тауэре. Не исключено, что Ричард III приложил руку к убийству короля Генриха VI Ланкастера. Поздняя традиция изображает Ричарда III сухоруким, горбатым, с демоническим лицом - вспомним злобного карлика в шекспировской пьесе.
Ричард III провел ряд реформ, популярных в народе: упорядочил судопроизводство, запретил производить насильственные поборы, охранял интересы английского купечества. С 1483 года столкнулся с волной мятежей, затеянных сторонниками Ланкастеров. 7 августа 1485 года родственник Ланкастеров - Генрих Тюдор - высадился в Уэльсе. В состоявшейся у Босворта 22 августа 1485 года битве с его войсками Ричард III потерпел поражение и погиб. Битвой при Босворте закончилась война Алой и Белой розы."
Что ж, как говорится, кто побеждает, тот и историю заказывает... :-)
На самом деле, слышал версию, что и с родственники своими он не сам расправился, просто удачно подставили. Надо будет как-нибудь раскопать то исследование...
Вообще, совершенно обалденный сайт "Виртуальная Европа", советую посетить: http://europa.km.ru
Отрывок взят с этой страницы: http://europa.km.ru/gb/history6.htm
Coeur-de-Lion & Mastermind
А вот в этой комнате Тауэра, по преданию, был убит Генрих VI, по преданию же, убийцей был сам Ричард Глостер, будущий Ричард III.
Coeur-de-Lion & Mastermind
Очередной перевод "Колодца и маятника" для желающих:
http://www.proza.ru:8004/texts/2001/07/16-24.html
http://www.proza.ru:8004/texts/2001/07/16-24.html
Coeur-de-Lion & Mastermind
"Святая простота - хуже воровства."
Coeur-de-Lion & Mastermind
"Каждый человек - кузнец своего счастья."
"А зачем нам кузнец? - подумало счастье. - Кузнец нам не нужен..."
"А зачем нам кузнец? - подумало счастье. - Кузнец нам не нужен..."
вторник, 11 февраля 2003
Coeur-de-Lion & Mastermind
План Тауэра
(на всякий случай)
(на всякий случай)
Coeur-de-Lion & Mastermind
Старый добрый Тауэр
Coeur-de-Lion & Mastermind
ДА! - нервен - очень, просто жутко нервен, таков уж, каков есть. Но почему вам НАДО утверждать, что я сумасшедший? Болезнь лишь обострила мои чувства, а не расстроила их, не притупила. А острей всего стал мой слух. Я слышу все, что творится на небесах и на земле. Я слышу множество вещей, что творятся в преисподней. И как, после этого, я сумасшедший? Слушайте! И внимайте, как здраво - как спокойно поведаю я вам всю эту историю.
Трудно сказать, когда именно эта идея впервые пришла мне в голову; но раз появившись, она преследовала меня днем и ночью. Поводов к тому не было. Да и эмоции ни при чем. Я любил старика. Он не сделал мне ничего дурного. Ничем не оскорбил. И на его золото я не зарился. Думаю, это все его глаз! Да, вот именно он! Один его глаз походил на глаз грифа-стервятника - тусклый голубой глаз, подернутый мутной пленкой. Когда бы взгляд его ни падал на меня, кровь стыла у меня в жилах; так, понемногу - совсем не скоро, раз за разом, я задумал лишить старика жизни, чтобы таким образом избавиться от его глаза на веки вечные.
Вот в чем вся соль. Вы воображаете, что я сумасшедший. Да ведь сумасшедший ничего не соображает. А вы взгляните на МЕНЯ. Вы увидите, как благоразумно я поступил - с какими предосторожностями - с какой предусмотрительностью - как хитро я все устроил! Никогда еще я не был так мил со стариком, как в течение целой недели перед тем как я его пристукнул. И каждую ночь, когда дело шло к полуночи, я поворачивал ключ в его замке и приоткрывал дверь - о, знали бы вы, как нежно! А затем, когда дверь была открыта настолько, что могла пройти моя голова, я запускал во тьму комнаты потайной фонарь, плотно закрытый, закрытый весь так, что ни лучика не выбивалось наружу, а затем просовывал внутрь и свою голову. Ах, вы бы, верно, рассмеялись, увидев, как ловко я просовывал ее внутрь! Я двигался медленно - очень, очень медленно, так что никак не мог потревожить сон старика. Это занимало у меня не меньше часа - пока моя голова не проходила целиком в дверь, так, что я мог увидеть его, лежащего на своей постели. Ха! - мог ли сумасшедший действовать так умно? И когда моя голова оказывалась в комнате, я осторожно открывал фонарь - о да, очень осторожно - осторожно (чтобы не скрипели петли) - я открывал его настолько, чтобы только тонкий лучик падал на его хищный грифий глаз. И это я проделывал долгих семь ночей подряд, ровно в полночь - но его глаз всегда был закрыт, и значит, я не мог совершить задуманное, ведь не сам старик раздражал меня, а только его Злой Глаз. И каждое утро, как занимался день, я бодро входил в его комнату, беспечно заговаривал с ним, называл по имени самым сердечным тоном, и справлялся, как он почивал. Так что, вы понимаете, он должен был бы быть очень проницательным стариком, чтобы заподозрить, что каждую ночь, ровно в двенадцать, я приглядывался к нему, пока он спал.
На восьмую ночь я еще более осторожно, чем обычно, открыл дверь. Минутная стрелка на часах, и та двигалась быстрее чем я. Никогда еще я не ОЩУЩАЛ в такой полной мере собственного могущества - своей невероятной смекалки. Я едва не лопался от предчувствия триумфа. Я предвкушал его, приоткрывая дверь, на волосок за волоском, а старику и во сне не снились мои тайные деяния и помыслы! Я довольно усмехнулся своим мыслям, и, должно быть, он услышал меня, так как вдруг дернулся на постели, как бы вздрогнув в испуге. Вы, верно думаете, я кинулся прочь? - никак нет. Его комната была черна как бочка со смолой из-за царившего тут мрака (ставни-то были накрепко закрыты из опасения перед ворами), так что, я-то знал, что он не может увидеть открытой двери, и потихоньку толкал ее все дальше и дальше.
Я уже просунул голову внутрь, и начал было открывать фонарь, когда мой большой палец соскользнул с заслонки, и старик аж подпрыгнул, сев на постели, и вскрикнул: "Кто здесь?"
Я замер в неподвижности, не отвечая. Битый час я не пошевелил и мускулом, и все это время я не слышал, чтобы он лег снова. Он продолжал сидеть в постели, прислушиваясь, совсем как я ночь за ночью слушал как стражник смерти - жук могильщик скребется в стене.
Наконец я услышал слабый стон - и я понял, что то был стон смертельного ужаса. Это не был стон боли или горя - о, нет! Это был беспомощный придушенный звук, исходивший из самой глубины души, переполненной неизбывным страхом. Я хорошо знаю, что это за звук. Многие ночи, в самую глухую полночь, когда весь мир спал, он вырывался из моей собственной груди, и жуткое его эхо повергало меня еще глубже в пучину донимающих меня кошмаров. О, да, говорю вам, я отлично его знаю. И я знал, что чувствовал старик, и жалел его, хотя и посмеивался в душе. Я понял, что он лежал без сна, заслышав самый первый легкий шум, когда вдруг шевельнулся в своей постели. И его страхи росли в нем с того самого мига. Он пытался объяснить их себе всего лишь ночными фантазиями, и не мог. Он говорил себе - "Ничего - это только ветер в трубе, только мышь пробежала по полу", или - "Это просто сверчок, что лишь стрекотнул и смолк". Да, он пытался успокоить себя этими объяснениями, но все было тщетно. ВСЕ ТЩЕТНО, потому, что сама Смерть приближалась к нему, и ее черная тень уже пала на жертву и окутала ее. Именно влиянье этой непостижимой тени было причиной тому, что не видя ничего и не слыша, он ОЩУЩАЛ присутствие моей просунутой головы в своей комнате.
Я ждал долго и терпеливо, но так и не дождался звука, говорившего бы, что он лег. Наконец, я решился чуточку приоткрыть фонарь - самую чуточку - на крохотную щелочку. И я приоткрыл его - вы даже представить себе не можете, как бесшумно, мягко - и единственный неясный луч, тонкий и бледный как паучья нить, вырвался из щелки наружу и упал на его грифий глаз.
Он был открыт настежь - открыт во всю ширь, и при виде его я просто осатанел. Я увидел его с совершенной ясностью - полностью, тускло голубой, окутанный жуткой оболочкой, отчего мороз пронял меня до самого мозга костей - больше я ничего не видел - ни лица старика, ни его самого, инстинктивно наведя луч точнехонько на это дьявольское место.
И в тот самый миг, я уже говорил вам, что вы путаете сумасшествие со сверхобостренностью чувств? - в тот самый миг, повторяю я, моего слуха коснулся низкий, глухой быстрый стук, словно от часов, завернутых в хлопок. И ЭТОТ звук я тоже распознал отлично. Это был стук сердца старика. И он подстегнул мое исступление, так же, как барабанный бой распаляет в солдате доблесть.
Но и тогда я стерпел и не двинулся с места. Я едва дышал. Я держал фонарь ровно. Я старался так спокойно, как только мог, удерживать луч света на его глазу. А между тем, адский барабанный бой его сердца нарастал. Он бил все быстрее и быстрее, и громче и громче с каждым мигом. Ужас старика, ДОЛЖНО БЫТЬ, перешел все границы! Стук становился громче, повторяю, громче с каждым мгновением! - вы ведь не теряете нити, верно? Я уже говорил вам, какой я нервный - ну, так оно и есть. И в тот миг, в самый мертвый час ночи, среди внушающего трепет безмолвия старинного дома, этот нечеловеческий звук пробудил во мне ничем не сдерживаемый ужас. Еще несколько минут я держался изо всех сил, оставаясь недвижным. Но стук становился все громче, громче! Я думал, его сердце лопнет! И вдруг меня охватила паническая мысль - да ведь сосед же его услышит, этот стук! Час старика пробил! С диким воплем я отворил фонарь и впрыгнул в комнату. Он один раз душераздирающе вскрикнул - один только раз. В одно мгновение я стащил его с постели на пол, и придавил сверху тяжелой кроватью. А затем ликующе улыбнулся тому, что дело наконец сделано. Но еще долгие минуты его сердце стучало тем самым "укутанным", глухим звуком. Впрочем, это уже не беспокоило меня; его уже невозможно было услышать сквозь стену. Наконец, оно перестало. Старик умер. Я вернул кровать на место и проверил труп. Он был как булыжник, мертв как булыжник. Я положил ладонь ему на сердце и держал так долгие минуты. Пульсации там не было никакой. Он был мертв как булыжник. Его глаз больше никогда меня не побеспокоит.
Если вы все еще думаете, что я сумасшедший, то перестанете думать так дальше, когда я расскажу вам, какие меры предосторожности я предпринял для сокрытия тела. Ночь была на исходе, и я работал быстро, но тихо. Первым делом я расчленил труп. Я отрезал его голову, потом руки, а затем и ноги.
После этого я поднял три половицы в его спальне и поместил все между перекрытиями. А потом вернул доски на место, да так искусно и ловко, что никакой человеческий глаз - даже ЕГО глаз - не мог бы заметить, что что-то не так. И замывать было нечего - ни пятнышка, ни малейшего следа крови. Я очень тщательно за этим присмотрел. Ничего из кадушки и не брызнуло - ха! ха!
Когда я завершил свой труд, было где-то четыре утра - еще темно как в полночь. А как колокол отзвонил четыре, кто-то постучал во входную дверь. Я пошел открывать с легким сердцем, - а чего мне было ТЕПЕРЬ бояться? Вошли три человека, и представились, весьма учтиво, офицерами полиции. Сосед, видите ли, услышал посреди ночи жуткий крик, поднялся, заподозрив неладное, и сообщил в полицейский участок, так что они (полицейские) уполномочены обыскать помещение.
Я улыбнулся - ведь ЧЕГО мне было бояться? И предложил джентльменам войти. Кричал, объяснил я, я сам - во сне. И упомянул между прочим, что старик в отъезде. Я провел своих гостей по всему дому. Предложил им искать везде - искать ХОРОШЕНЬКО. Я привел их, в конце концов, и в ЕГО спальню. Показал им все его кубышки, спокойно, без волнения. Восторгаясь собственным самообладанием, я принес в комнату стулья и просил их ЗДЕСЬ отдохнуть от трудов их праведных, а сам в лихом озорстве от чувства своего полнейшего триумфа, поместил свой стул точнехонько над тем местом под полом, где схоронил труп жертвы.
Полицейские были совершенно удовлетворены. Мои МАНЕРЫ, с какими я держался, их убедили. Я был невероятно спокоен. Они расселись, и так как я отвечал им с полным дружелюбием и поощрял их, они и сами разговорились о совершенно задушевных частных вещах. Но, долго ли, коротко ли - я стал чувствовать, что устаю, слабею, захотел, чтобы они исчезли. Голова моя заныла, в ушах зазвенело, а они все сидели, все болтали. Звон делался все отчетливей: я заговорил без остановки, чтобы избавиться от этого ощущения, но звон не стихал, а становился все четче, определеннее - пока я наконец не понял, что звенит он отнюдь не только у меня в ушах.
Бесспорно, я ОЧЕНЬ устал; но заговорил еще бойчее, еще громче. А звук все нарастал - и что мне было делать? Ведь это был НИЗКИЙ, ГЛУХОЙ, БЫСТРЫЙ СТУК - КАК ОТ ЧАСОВ, ОБЕРНУТЫХ В ХЛОПОК. Я начал терять дыхание, а полицейские ничего не замечали. Я заговорил еще быстрее, еще неистовей, но шум все нарастал. Я вскочил, заспорил о каких-то пустяках, что-то доказывал, взяв высокую ноту и энергично жестикулируя, а шум продолжал нарастать. Ну ПОЧЕМУ ЖЕ они не уходят? Я мерил шагами пол, носясь взад-вперед и словно бы раздраженно топал, поглядывая на этих парней, а звук все нарастал. О Боже! что я МОГ поделать? Я исходил пеной - я ревел как зверь - я ругался на чем свет стоит! Я раскачивал стул, на котором сидел, стучал им по доскам пола, но шум нарастал, перекрывая все это и продолжая расти. Он становился громче - громче - ГРОМЧЕ! А эти парни все болтали в свое удовольствие, и улыбались. Разве возможно, что они не слышали? Всемогущий Боже! - нет! нет! Они слышали! - они подозревали! - они ЗНАЛИ! - они насмехались над моим ужасом! - вот что я понял, и в чем до сих пор уверен. И что угодно - все было б лучше этой страшной пытки! Все было б милосердней такого издевательства! Я больше был не в силах выносить эти циничные всезнающие усмешки! Я почувствовал, что вот-вот заору, или умру! - и сейчас же! - опять! - ну! громче! громче! громче! ГРОМЧЕ! -
- Злодеи! - завопил я, - хватит притворяться! Признаюсь в содеянном! - отдирайте доски! - вот здесь, здесь! - это стучит его чудовищное сердце!
перевод - февраль-март 2001
Трудно сказать, когда именно эта идея впервые пришла мне в голову; но раз появившись, она преследовала меня днем и ночью. Поводов к тому не было. Да и эмоции ни при чем. Я любил старика. Он не сделал мне ничего дурного. Ничем не оскорбил. И на его золото я не зарился. Думаю, это все его глаз! Да, вот именно он! Один его глаз походил на глаз грифа-стервятника - тусклый голубой глаз, подернутый мутной пленкой. Когда бы взгляд его ни падал на меня, кровь стыла у меня в жилах; так, понемногу - совсем не скоро, раз за разом, я задумал лишить старика жизни, чтобы таким образом избавиться от его глаза на веки вечные.
Вот в чем вся соль. Вы воображаете, что я сумасшедший. Да ведь сумасшедший ничего не соображает. А вы взгляните на МЕНЯ. Вы увидите, как благоразумно я поступил - с какими предосторожностями - с какой предусмотрительностью - как хитро я все устроил! Никогда еще я не был так мил со стариком, как в течение целой недели перед тем как я его пристукнул. И каждую ночь, когда дело шло к полуночи, я поворачивал ключ в его замке и приоткрывал дверь - о, знали бы вы, как нежно! А затем, когда дверь была открыта настолько, что могла пройти моя голова, я запускал во тьму комнаты потайной фонарь, плотно закрытый, закрытый весь так, что ни лучика не выбивалось наружу, а затем просовывал внутрь и свою голову. Ах, вы бы, верно, рассмеялись, увидев, как ловко я просовывал ее внутрь! Я двигался медленно - очень, очень медленно, так что никак не мог потревожить сон старика. Это занимало у меня не меньше часа - пока моя голова не проходила целиком в дверь, так, что я мог увидеть его, лежащего на своей постели. Ха! - мог ли сумасшедший действовать так умно? И когда моя голова оказывалась в комнате, я осторожно открывал фонарь - о да, очень осторожно - осторожно (чтобы не скрипели петли) - я открывал его настолько, чтобы только тонкий лучик падал на его хищный грифий глаз. И это я проделывал долгих семь ночей подряд, ровно в полночь - но его глаз всегда был закрыт, и значит, я не мог совершить задуманное, ведь не сам старик раздражал меня, а только его Злой Глаз. И каждое утро, как занимался день, я бодро входил в его комнату, беспечно заговаривал с ним, называл по имени самым сердечным тоном, и справлялся, как он почивал. Так что, вы понимаете, он должен был бы быть очень проницательным стариком, чтобы заподозрить, что каждую ночь, ровно в двенадцать, я приглядывался к нему, пока он спал.
На восьмую ночь я еще более осторожно, чем обычно, открыл дверь. Минутная стрелка на часах, и та двигалась быстрее чем я. Никогда еще я не ОЩУЩАЛ в такой полной мере собственного могущества - своей невероятной смекалки. Я едва не лопался от предчувствия триумфа. Я предвкушал его, приоткрывая дверь, на волосок за волоском, а старику и во сне не снились мои тайные деяния и помыслы! Я довольно усмехнулся своим мыслям, и, должно быть, он услышал меня, так как вдруг дернулся на постели, как бы вздрогнув в испуге. Вы, верно думаете, я кинулся прочь? - никак нет. Его комната была черна как бочка со смолой из-за царившего тут мрака (ставни-то были накрепко закрыты из опасения перед ворами), так что, я-то знал, что он не может увидеть открытой двери, и потихоньку толкал ее все дальше и дальше.
Я уже просунул голову внутрь, и начал было открывать фонарь, когда мой большой палец соскользнул с заслонки, и старик аж подпрыгнул, сев на постели, и вскрикнул: "Кто здесь?"
Я замер в неподвижности, не отвечая. Битый час я не пошевелил и мускулом, и все это время я не слышал, чтобы он лег снова. Он продолжал сидеть в постели, прислушиваясь, совсем как я ночь за ночью слушал как стражник смерти - жук могильщик скребется в стене.
Наконец я услышал слабый стон - и я понял, что то был стон смертельного ужаса. Это не был стон боли или горя - о, нет! Это был беспомощный придушенный звук, исходивший из самой глубины души, переполненной неизбывным страхом. Я хорошо знаю, что это за звук. Многие ночи, в самую глухую полночь, когда весь мир спал, он вырывался из моей собственной груди, и жуткое его эхо повергало меня еще глубже в пучину донимающих меня кошмаров. О, да, говорю вам, я отлично его знаю. И я знал, что чувствовал старик, и жалел его, хотя и посмеивался в душе. Я понял, что он лежал без сна, заслышав самый первый легкий шум, когда вдруг шевельнулся в своей постели. И его страхи росли в нем с того самого мига. Он пытался объяснить их себе всего лишь ночными фантазиями, и не мог. Он говорил себе - "Ничего - это только ветер в трубе, только мышь пробежала по полу", или - "Это просто сверчок, что лишь стрекотнул и смолк". Да, он пытался успокоить себя этими объяснениями, но все было тщетно. ВСЕ ТЩЕТНО, потому, что сама Смерть приближалась к нему, и ее черная тень уже пала на жертву и окутала ее. Именно влиянье этой непостижимой тени было причиной тому, что не видя ничего и не слыша, он ОЩУЩАЛ присутствие моей просунутой головы в своей комнате.
Я ждал долго и терпеливо, но так и не дождался звука, говорившего бы, что он лег. Наконец, я решился чуточку приоткрыть фонарь - самую чуточку - на крохотную щелочку. И я приоткрыл его - вы даже представить себе не можете, как бесшумно, мягко - и единственный неясный луч, тонкий и бледный как паучья нить, вырвался из щелки наружу и упал на его грифий глаз.
Он был открыт настежь - открыт во всю ширь, и при виде его я просто осатанел. Я увидел его с совершенной ясностью - полностью, тускло голубой, окутанный жуткой оболочкой, отчего мороз пронял меня до самого мозга костей - больше я ничего не видел - ни лица старика, ни его самого, инстинктивно наведя луч точнехонько на это дьявольское место.
И в тот самый миг, я уже говорил вам, что вы путаете сумасшествие со сверхобостренностью чувств? - в тот самый миг, повторяю я, моего слуха коснулся низкий, глухой быстрый стук, словно от часов, завернутых в хлопок. И ЭТОТ звук я тоже распознал отлично. Это был стук сердца старика. И он подстегнул мое исступление, так же, как барабанный бой распаляет в солдате доблесть.
Но и тогда я стерпел и не двинулся с места. Я едва дышал. Я держал фонарь ровно. Я старался так спокойно, как только мог, удерживать луч света на его глазу. А между тем, адский барабанный бой его сердца нарастал. Он бил все быстрее и быстрее, и громче и громче с каждым мигом. Ужас старика, ДОЛЖНО БЫТЬ, перешел все границы! Стук становился громче, повторяю, громче с каждым мгновением! - вы ведь не теряете нити, верно? Я уже говорил вам, какой я нервный - ну, так оно и есть. И в тот миг, в самый мертвый час ночи, среди внушающего трепет безмолвия старинного дома, этот нечеловеческий звук пробудил во мне ничем не сдерживаемый ужас. Еще несколько минут я держался изо всех сил, оставаясь недвижным. Но стук становился все громче, громче! Я думал, его сердце лопнет! И вдруг меня охватила паническая мысль - да ведь сосед же его услышит, этот стук! Час старика пробил! С диким воплем я отворил фонарь и впрыгнул в комнату. Он один раз душераздирающе вскрикнул - один только раз. В одно мгновение я стащил его с постели на пол, и придавил сверху тяжелой кроватью. А затем ликующе улыбнулся тому, что дело наконец сделано. Но еще долгие минуты его сердце стучало тем самым "укутанным", глухим звуком. Впрочем, это уже не беспокоило меня; его уже невозможно было услышать сквозь стену. Наконец, оно перестало. Старик умер. Я вернул кровать на место и проверил труп. Он был как булыжник, мертв как булыжник. Я положил ладонь ему на сердце и держал так долгие минуты. Пульсации там не было никакой. Он был мертв как булыжник. Его глаз больше никогда меня не побеспокоит.
Если вы все еще думаете, что я сумасшедший, то перестанете думать так дальше, когда я расскажу вам, какие меры предосторожности я предпринял для сокрытия тела. Ночь была на исходе, и я работал быстро, но тихо. Первым делом я расчленил труп. Я отрезал его голову, потом руки, а затем и ноги.
После этого я поднял три половицы в его спальне и поместил все между перекрытиями. А потом вернул доски на место, да так искусно и ловко, что никакой человеческий глаз - даже ЕГО глаз - не мог бы заметить, что что-то не так. И замывать было нечего - ни пятнышка, ни малейшего следа крови. Я очень тщательно за этим присмотрел. Ничего из кадушки и не брызнуло - ха! ха!
Когда я завершил свой труд, было где-то четыре утра - еще темно как в полночь. А как колокол отзвонил четыре, кто-то постучал во входную дверь. Я пошел открывать с легким сердцем, - а чего мне было ТЕПЕРЬ бояться? Вошли три человека, и представились, весьма учтиво, офицерами полиции. Сосед, видите ли, услышал посреди ночи жуткий крик, поднялся, заподозрив неладное, и сообщил в полицейский участок, так что они (полицейские) уполномочены обыскать помещение.
Я улыбнулся - ведь ЧЕГО мне было бояться? И предложил джентльменам войти. Кричал, объяснил я, я сам - во сне. И упомянул между прочим, что старик в отъезде. Я провел своих гостей по всему дому. Предложил им искать везде - искать ХОРОШЕНЬКО. Я привел их, в конце концов, и в ЕГО спальню. Показал им все его кубышки, спокойно, без волнения. Восторгаясь собственным самообладанием, я принес в комнату стулья и просил их ЗДЕСЬ отдохнуть от трудов их праведных, а сам в лихом озорстве от чувства своего полнейшего триумфа, поместил свой стул точнехонько над тем местом под полом, где схоронил труп жертвы.
Полицейские были совершенно удовлетворены. Мои МАНЕРЫ, с какими я держался, их убедили. Я был невероятно спокоен. Они расселись, и так как я отвечал им с полным дружелюбием и поощрял их, они и сами разговорились о совершенно задушевных частных вещах. Но, долго ли, коротко ли - я стал чувствовать, что устаю, слабею, захотел, чтобы они исчезли. Голова моя заныла, в ушах зазвенело, а они все сидели, все болтали. Звон делался все отчетливей: я заговорил без остановки, чтобы избавиться от этого ощущения, но звон не стихал, а становился все четче, определеннее - пока я наконец не понял, что звенит он отнюдь не только у меня в ушах.
Бесспорно, я ОЧЕНЬ устал; но заговорил еще бойчее, еще громче. А звук все нарастал - и что мне было делать? Ведь это был НИЗКИЙ, ГЛУХОЙ, БЫСТРЫЙ СТУК - КАК ОТ ЧАСОВ, ОБЕРНУТЫХ В ХЛОПОК. Я начал терять дыхание, а полицейские ничего не замечали. Я заговорил еще быстрее, еще неистовей, но шум все нарастал. Я вскочил, заспорил о каких-то пустяках, что-то доказывал, взяв высокую ноту и энергично жестикулируя, а шум продолжал нарастать. Ну ПОЧЕМУ ЖЕ они не уходят? Я мерил шагами пол, носясь взад-вперед и словно бы раздраженно топал, поглядывая на этих парней, а звук все нарастал. О Боже! что я МОГ поделать? Я исходил пеной - я ревел как зверь - я ругался на чем свет стоит! Я раскачивал стул, на котором сидел, стучал им по доскам пола, но шум нарастал, перекрывая все это и продолжая расти. Он становился громче - громче - ГРОМЧЕ! А эти парни все болтали в свое удовольствие, и улыбались. Разве возможно, что они не слышали? Всемогущий Боже! - нет! нет! Они слышали! - они подозревали! - они ЗНАЛИ! - они насмехались над моим ужасом! - вот что я понял, и в чем до сих пор уверен. И что угодно - все было б лучше этой страшной пытки! Все было б милосердней такого издевательства! Я больше был не в силах выносить эти циничные всезнающие усмешки! Я почувствовал, что вот-вот заору, или умру! - и сейчас же! - опять! - ну! громче! громче! громче! ГРОМЧЕ! -
- Злодеи! - завопил я, - хватит притворяться! Признаюсь в содеянном! - отдирайте доски! - вот здесь, здесь! - это стучит его чудовищное сердце!
перевод - февраль-март 2001
Coeur-de-Lion & Mastermind
Весел, удал,
Рыцарь скакал,
Равно - в жару, в прохладу.
Долог поход.
Песню поет
Ищущий Эльдорадо.
Ловок и смел,
Рыцарь старел,
И в сердце все больше хлада:
Свет обошел -
Но не нашел
Даже следа Эльдорадо.
Силам конец,
Чуть не мертвец,
Тень уловил он взглядом.
“Тень, - он хрипит, -
Где же сокрыт
Дивный край Эльдорадо?”
“Там, за грядою
Лунных гор -
В Долине смертного хлада. -
Вскачь! Веселей! -
В Царство Теней,
Грезящий об Эльдорадо!”
перевод - 4-5.02.1999.
Рыцарь скакал,
Равно - в жару, в прохладу.
Долог поход.
Песню поет
Ищущий Эльдорадо.
Ловок и смел,
Рыцарь старел,
И в сердце все больше хлада:
Свет обошел -
Но не нашел
Даже следа Эльдорадо.
Силам конец,
Чуть не мертвец,
Тень уловил он взглядом.
“Тень, - он хрипит, -
Где же сокрыт
Дивный край Эльдорадо?”
“Там, за грядою
Лунных гор -
В Долине смертного хлада. -
Вскачь! Веселей! -
В Царство Теней,
Грезящий об Эльдорадо!”
перевод - 4-5.02.1999.
Coeur-de-Lion & Mastermind
Венец из железа, конь адских кровей,
Мир троп потаенных, волшебных дверей,
Что мне сказать вам? Что жизнь хороша -
Веселье и слава, и ждешь лишь ножа.
("Венец из железа"
Эдгар Аллан По
СТРАНА ГРЕЗ
Дикой, мрачною дорогой,
Падшим ангелам знакомой,
В час, как держит черный трон,
Некто - Ночью наречен,
В этот край опять иду я,
С края мира, бледной Туле,
Где все странно, первозданно,
и возвышенно как сон.
Вне пространства. Вне времен.
Бездны бескрайни, безбрежны потоки,
Гроты, ущелья, деревья - что боги -
И слов человеку нельзя отыскать,
Как в россыпях рос это может блистать...
Скалы нависли и падают вечно,
В воды морские, что так бесконечны;
Волны морские бурлят и стремятся
В жаркое небо, горят и искрятся...
Озера без края, лежат распростерты,
Глади пустынны, недвижны и мертвы,
Воды тоскливы, тоскливы и стылы,
В саване снежном разросшихся лилий.
Дальше озер, что лежат распростерты
Гладью пустынной, недвижной и мертвой, -
Вод их тоскливых, тоскливых и стылых,
В саване снежном разросшихся лилий,
В путь через горы, по краю потока,
Вечно бурлящего мрачно и строго;
Дальше, меж дебрей седых и болот -
Жаб и тритонов там вечный оплот -
Через трясины коварной моря,
Через гнездовища для Упыря,
Мимо всех мест, в совершенстве нечистых,
Черной тоскою текущих смолистой,
Где путешественник с ужасом встретит
Памяти прошлой, отринутой, сети -
Призраки в саванах вздрогнут, вздыхая,
Рядом, дорогою той же блуждая -
Призраки старых друзей, что ушли -
В муках агонии в лоно Земли -
в Небо ль взошли?
Сердцу, познавшему бед легионы
Край безмятежности дал бы покоя -
Дух, что стремился сквозь Тени преграды,
Здесь ты обрел бы свое Эльдорадо!
Но - увы, странник, прошедший все это,
Встанет у врат, и не сыщет привета, -
Сонмы чудес никогда не предстанут
Смертному, дерзко открытому взгляду.
Царь всемогущий навек запретил
Нам подниматься над властью светил.
В жаждущей скорби Душа здесь блуждает,
И глядя лишь в темные окна, мечтает.
Дикой, мрачною дорогой,
Падшим ангелам знакомой,
В час, как держит черный трон,
Призрак - НОЧЬЮ наречен...
Путь домой опять держу я,
С края мира, бледной Туле.
Перевод - февраль 1999,
февраль 2000.
Мир троп потаенных, волшебных дверей,
Что мне сказать вам? Что жизнь хороша -
Веселье и слава, и ждешь лишь ножа.
("Венец из железа"
Эдгар Аллан По
СТРАНА ГРЕЗ
Дикой, мрачною дорогой,
Падшим ангелам знакомой,
В час, как держит черный трон,
Некто - Ночью наречен,
В этот край опять иду я,
С края мира, бледной Туле,
Где все странно, первозданно,
и возвышенно как сон.
Вне пространства. Вне времен.
Бездны бескрайни, безбрежны потоки,
Гроты, ущелья, деревья - что боги -
И слов человеку нельзя отыскать,
Как в россыпях рос это может блистать...
Скалы нависли и падают вечно,
В воды морские, что так бесконечны;
Волны морские бурлят и стремятся
В жаркое небо, горят и искрятся...
Озера без края, лежат распростерты,
Глади пустынны, недвижны и мертвы,
Воды тоскливы, тоскливы и стылы,
В саване снежном разросшихся лилий.
Дальше озер, что лежат распростерты
Гладью пустынной, недвижной и мертвой, -
Вод их тоскливых, тоскливых и стылых,
В саване снежном разросшихся лилий,
В путь через горы, по краю потока,
Вечно бурлящего мрачно и строго;
Дальше, меж дебрей седых и болот -
Жаб и тритонов там вечный оплот -
Через трясины коварной моря,
Через гнездовища для Упыря,
Мимо всех мест, в совершенстве нечистых,
Черной тоскою текущих смолистой,
Где путешественник с ужасом встретит
Памяти прошлой, отринутой, сети -
Призраки в саванах вздрогнут, вздыхая,
Рядом, дорогою той же блуждая -
Призраки старых друзей, что ушли -
В муках агонии в лоно Земли -
в Небо ль взошли?
Сердцу, познавшему бед легионы
Край безмятежности дал бы покоя -
Дух, что стремился сквозь Тени преграды,
Здесь ты обрел бы свое Эльдорадо!
Но - увы, странник, прошедший все это,
Встанет у врат, и не сыщет привета, -
Сонмы чудес никогда не предстанут
Смертному, дерзко открытому взгляду.
Царь всемогущий навек запретил
Нам подниматься над властью светил.
В жаждущей скорби Душа здесь блуждает,
И глядя лишь в темные окна, мечтает.
Дикой, мрачною дорогой,
Падшим ангелам знакомой,
В час, как держит черный трон,
Призрак - НОЧЬЮ наречен...
Путь домой опять держу я,
С края мира, бледной Туле.
Перевод - февраль 1999,
февраль 2000.
Coeur-de-Lion & Mastermind
Вот такое уже настроение, как в сугробе...
Coeur-de-Lion & Mastermind
Эх, и почему у dust в самых интересных сообщениях отключены комментарии? :-)
Ведь потрясающая красотища: "поймать последнее зимы дыханье..."
Ведь потрясающая красотища: "поймать последнее зимы дыханье..."