Coeur-de-Lion & Mastermind
Название: Выбирая реальность
Автор: Бранд
Бета, Баннер: Мисс Жуть
Размер: миди, 4124 слова
Персонажи: Эйнли!Мастер, Валеярд
Категория: джен, темное путешествие
Краткое содержание: Мастер в очередной раз попадает в Матрицу. Не исключено, что ему только так кажется, но некоторая вынесенная из этого посещения информация была использована им затем в каноне.
Примечание: мертвые и еще не совсем мертвые тела. Предположительные события после произошедшего в серии "Планета огня".
Этот файл – один из тех, что я удалил из Матрицы, и я не вижу в том греха. Со времен ее основания этим грешили многие; те, кто призван ее хранить – как правило. Обладать властью и не использовать ее невыносимо, а следовательно, невозможно. Но были и фрилансеры-взломщики вроде меня. Как и расхитители египетских пирамид, мы есть повсюду, мы – средство туннелирования частиц даже из черных дыр.
Матрица повелителей времени – это троянский конь. В ней можно найти сведения о том, что еще не случилось. Можно о том, что никогда не случится. А еще ее можно исказить, подчинить своей воле, перепутать данные, сделать иллюзию реальной, а реальность – иллюзией. Она только записывает то, что происходит? Или все это имеет обратную связь, подобно квантовой запутанности? Можно сколько угодно задаваться риторическими вопросами. А можно – воздействовать на реальность.
Однажды я уже удалял отсюда все свои файлы, в итоге меня действительно забыли. На какое-то время. Правда, это время трудно было назвать периодом настоящего существования меня самого. Можно ли это считать одним из косвенных влияний Матрицы вовне ее границ? Кто знает.
После того, как я туда пробирался, заманив туда и Доктора, я обнаружил, что данные обо мне снова там появились, неполные – но оно и к лучшему. Обнаружил же я это, снова оказавшись в ней после смерти на Планете Огня. Временной, «клинической»? Или она была настоящей, но именно воздействуя на Матрицу изнутри, я это изменил, выбрал вариант, в котором огонь должен был вовремя сменить свое качество вновь на восстанавливающее, и тогда уже успел убраться прочь?
Тут возникает еще множество вопросов. Почему нельзя изменить полностью свою судьбу, почему не избавиться от вечных проблем? Но что-то есть в их структуре, что сохраняет тебя самого именно таким как есть – тобой как личностью. Без них ты уже кто-то другой. Не говоря о том, что ясность мышления в Матрице частенько подводит, когда оказываешься в ней по всем правилам – после кончины. То, что я выскальзывал из нее все это время – уже достаточно выходящая из ряда вон способность. Окажись я кем-то другим, я могу ее утратить. Пока это не в моих интересах. Не в моих интересах вообще об этом откровенничать. Даже с самим собой. Но порой… все та же квантовая запутанность. Если все скрывать постоянно – будешь ли ты уверен в том, что существуешь на самом деле? Сделаешь ли хоть один шаг, одно движение? А действие предполагает риск. Главное, чтобы было ради чего рисковать.
Доктор смеялся, когда я горел, я слышал его смех совершенно отчетливо. Я часто его слышу и знаю, что он реален. Я не настолько сумасшедший, чтобы лишь вообразить причину, почему я ненавижу этого лицемера. Когда-то мы были друзьями. И есть то, с чем знакомы немногие так, как был знаком я: его скрытая темная сторона. Торжество за сокрушением, смех за сожалением и печалью, тень каждого действия, каждого слова, второе дно. Это знание накапливалось за века, пока не начало меня преследовать. Одновременно я ценил его как друга, но было то, что я не мог понять и простить, чуждое, лживое, вероломное, и никогда не признающее себя таковым. Я тоже далеко не ангел, но хотя бы самому себе я не лгу. Я знаю, кто я и что я, на что способен и почему не сожалею о том, что делаю. Мне нет нужды раскаиваться, я отдаю себе отчет во всем, что происходит, и по каким причинам. Я знаю, чего стоит этот мир, я знаю, почему мне нет дела до других живых существ – потому что на самом деле никому нет до этого дела, никому из них. Есть только ложь, только стремление спрятать голову в песок, обмануть окружающих, чтобы они полагали, что это так – что они чего-то стоят для того, кто их обманывает; чтобы усыпить их бдительность, подойти поближе, взять голыми руками и свернуть шею, едва наступит голодный день.
Бессмысленно печалиться о каждом раздавленном таракане – все они в итоге будут раздавлены тем или иным образом. Более того – все мы именно они, разных пород, размеров, качеств, с разными возможностями, но все мы то, что предназначено к уничтожению. Не стоит жалеть о том, что и так случится, все, за что мы можем отвечать – лишь мы сами. Может, кому-то удастся сделать нечто – непосильное, неподвластное остальным, и это единственное, ради чего стоит жить. Ради какого-то прорыва – в неведомое, в невозможное, в саму Смерть, отвоевывая у нее пространство – и время, стремясь к упрямому бессмертию!
Я слышал его смех – долго, дольше, чем горела моя плоть, которая даже не была вполне моей – она принадлежала одному тракенцу высшего разряда, Тремасу, из чьего имени так легко было сделать анаграмму того, что я выбрал для себя. На каком из языков вселенной? Неважно, возможно, его имя изначально было таковым лишь потому, что в итоге он стал мной, моим сосудом, и это событие прокатилось по всем вероятностям континуума, подгоняя его к нужной форме. В какой-то момент я понял, что слышу этот смех не символически. По-настоящему, в той реальности, где мы оказались. В Матрице.
– Ну, здравствуй, Доктор! – выдохнул я сквозь зубы, не раскрошенные в пепел, существующие здесь, в этом мире, по-своему.
Он сразу прекратил смеяться и посмотрел на меня недоверчиво и удивленно.
– Как ты узнал? – спросил он наконец после молчаливого колебания. Среднего возраста, с незнакомым пока лицом, в черной церемониальной мантии.
– О, тебя я узнаю в любом виде и облике! – усмехнулся я. – Неужели ты думал, что я могу тебя не узнать? Я всегда знал тебя больше, чем ты сам – видел насквозь. И ты не поверишь, как я рад видеть тебя здесь!
Он задумчиво отвел взгляд
– Я не Доктор, – проговорил он с неким скрытым значением.
– Ты придумал себе новое имя?
Он еще немного подумал и, видимо, решил, что раз уж мы оба теперь тут, все неважно, и можно и признаться.
– Я взял себе имя Валеярд. От Valeo. Я исцелил себя сам. Наконец-то.
– И поэтому находишься здесь? – вкрадчиво поинтересовался я.
«Валеярд – Исцеленный» нахмурился. Как говорят, «мрачное облачко скользнуло по его челу». И точно так же над полем с колышущимися, колко и сухо лепечущими травами, на котором мы стояли, сгустились притемнившие солнечный свет облака. Затем «облачко» скрылось, как рассеялись облака наверху, и по губам скользнула улыбка.
– Но оказался я здесь значительно позже тебя.
Тревожный звоночек. До какой поры мы больше не встречались? Или не встречались уже никогда? Правда, я не был полностью уверен в том, что он видит меня таким же, каким вижу себя я сам. Мы находились в странном месте, которое на большую часть состояло из конструкций нашего собственного сознания или подсознания. И все-таки это «значительно позже» настораживало.
– Это насколько же?
Он пожал плечами и промолвил довольно пренебрежительно:
– Насколько я помню, все твои нормальные регенерации истекли очень быстро.
– А как твои?
– Мои? О, мои еще нет, – усмехнулся он загадочно.
– Тогда что ты делаешь здесь?
– Жду, – ответил он серьезно. – Жду как тот, кто еще не родился.
– Вот как? – я приподнял брови. – Значит – оставим праздные слова! – твой цикл тоже истек полностью, когда бы это ни случилось! И теперь ты надеешься на то, что однажды судьба или благодарные потомки подарят тебе еще один шанс?
– Я не собираюсь ожидать милости от кого бы то ни было, – обронил он чопорно.
– Неужели?
– Но!.. – воскликнул он, пристально глядя на меня, и улыбнулся, вновь не договорив.
– Что же?
– Ты ведь догадываешься, что я ждал тебя здесь не просто так.
– Да, поджидал, конечно…
– Конечно. Мне нужна твоя помощь.
– Я не настолько безумен, чтобы оказывать ее тебе.
– Разумеется, не бескорыстно! – он развел руками с фальшивой искренностью. – Может быть, я окажусь полезным тебе. Как ты понимаешь, я видел будущее. – Он улыбнулся довольно гаденько: – Я видел и твое.
В Матрице можно увидеть будущее. И то, чего никогда не случится. А также то, что является подделкой.
Теперь уже улыбнулся и кивнул я сам:
– Выходит, ты хочешь заключить сделку? Потому что без меня тебе не получить рождения, которого ты ждешь? А ты знаешь, что однажды я уже вышел отсюда и могу выйти снова…
– Но мы можем помочь друг другу, – вкрадчиво добавил он.
– Если ты так уверен, что мне нужна хоть какая-то твоя помощь…
– В чем я уверен совершенно, так это в том, что тебе не нужна помеха…
Я пожал плечами, глядя на него так же пристально, как он – на меня.
– Если это цена за то, чтобы оставить тебя навеки здесь…
Он быстро помотал головой.
– Нет, нет, не совершай ошибки! Я не враг тебе. Ты забываешь, что я не Доктор! Я… Другой. Я – Валеярд. И существо, которое я ненавижу более всего на свете, это… – его глаза загорелись безумным, диким огнем, сюрреалистичным, но не здесь, не в Матрице, здесь это было естественно: – Доктор! Твой старый враг. Вот почему я хочу, чтобы мы объединили усилия. Каждый из нас – враг нашего общего врага!
Он быстрым резким движением протянул мне руку. Я неспешно рассмотрел ее, затянутую в черную перчатку, украшенную крупным перстнем, и протянул в ответ свою.
– Что ж, враг моего врага, если это действительно так, объединим наши усилия…
Ненадолго. Как любые твари во Вселенной, готовые ужалить друг друга в спину.
Мы шли по поросшему травой склону, и ветер трепал края наших одежд и доносил до нас пенье птиц. Облака проносились по небу, бросая на землю движущиеся в фантасмогорической пляске тени. Danse macabre – в некотором… да полно – в буквальном смысле.
– Значит, говоришь, ты тот, кто всегда был рядом? Будто темный близнец?
– Что значит «темный»? Всего лишь отвергаемый. Как каждый из близнецов в естественной природной утробе стремится поглотить другого. Большинству тех, кто рождается, это удается.
– Но на деле ты не близнец. Ты тот же самый человек. Реальность которого он, коим являешься ты сам, не хочет признавать. В отличие от меня…
– Поэтому я и ждал тебя. Я знал, что ты меня поймешь. Даже надеялся, что узнаешь…
В этом в самом деле было что-то до безумия знакомое. Та доверительность, которую я помнил с детства. Искренняя или ложная – но та самая. Именно она.
– Но то, что ты здесь, сейчас, означает, что однажды он все-таки от тебя избавился? По-настоящему.
– Или я от него, – процедил он.
– Зона вероятности? – деликатно поинтересовался я.
– Момент борьбы с самим собой.
– Выходит, ты проигравший?
– Все в процессе. Прямо сейчас. Все может перемениться.
– Даже прошлое?
– Именно так.
– Ты хочешь не просто одолеть, ты хочешь сделать это до того, как вы разделились?
– Не находишь, что это было бы логично и справедливо?
– Не знаю, как с моей точки зрения, но с твоей – ты копаешь холм, на котором стоишь.
– Я ведь всего лишь тот же самый человек, как ты уже сказал. Ничего не изменится, я лишь возьму свое.
– Но так не было – для тебя.
– То, что возможно – неизбежно. Раз возможно.
– Это верно…
– Я был с ним всегда, каждую минуту его жизни. Иногда я полностью бывал им, но… Эта постоянная рассеченность пополам. Я тот, кто смеялся, когда он плакал, злорадствовал, когда он горевал. Он знал, что я существую, и он посмел отвергнуть меня, как будто я – это не он!
– Поразительная подлость!.. – слышать это со стороны было, по меньшей мере, забавно.
– Когда я был готов совершить наконец что-то стоящее, он все время останавливал меня, отводил мою руку, но иногда… о, иногда я все же брал реванш!.. – хохотнул он довольно. – Когда он думал, что не вправе что-то сделать, чтобы спасти друзей, я был там, я аплодировал его эгоизму, ревности, мелочности, обидам и страху, я надеялся, что однажды он повернется и увидит меня в зеркале, лицом к лицу, поймет, что все это был он – множество его потерь и ошибок, мелких злодейств! Но он все бежал, и бежал, и бежал… я заставлял его предавать, быть более слабым, чем обычно, лишал воли действовать во спасение, как бы ему того ни хотелось! Заставлял забывать, бросать… Нет, не заставлял. Как я мог заставить себя самого? Я хотел забывать – и забывал, хотел бросать – и бросал! Все, что становилось в тягость. Я шептал ему слова о свободе. О свободе от соплеменников, от людей…
– От меня, – вставил я.
– От… Брось! Ты всегда был сам по себе. Мы прекрасно понимали друг друга. Вот мы бы без него поняли!
– Да уж, ничуть не сомневаюсь!
– Ха-ха! Как я смеялся, когда погиб тот мальчик-математик, пытавшийся спасти Землю. Наверное, чуть поиграв вероятностями, можно было бы что-то сделать. Но зачем? К чему стараться ради какого-то глупого мальчишки?
– В самом деле… совершенно незачем.
– Все равно было непонятно, что с ним делать. Знаешь, все спутники надоедают со временем, понимаешь, как они одинаковы, ничтожны, даже если не ничтожны – они приедаются, тут постоянно нужна свежая кровь… Обновление! А малышка Сьюзан в пубертатном периоде? Это же ходячий живородящий кошмар! Едва удалось уговорить другого меня, что ей будет совсем неплохо и самой по себе, среди людей, к которым ее тянуло. Ха-ха-ха!.. Какое трогательное было прощание. Слишком трогательное, чтобы быть настоящим! А сколько случаев, о которых, уж извини, тебе на всякий случай говорить не буду…
– Потому что они связаны со мной?.. Тогда опрометчиво было даже намекать!..
– Нет! Просто из будущего по твоей временной линии. Да этого еще может и не случиться. Ты этих людей просто не знаешь, и что они для тебя?
– Совершенно ничто.
– Вот именно. Все бездарные горящие планеты, истекающие плавящимся жиром ее обитателей, лишающиеся атмосферы, будто корчащиеся в бесплодных попытках вздохнуть, от которых их внутренности лишь выворачиваются наружу, как у выброшенных на раскаленный песок глубоководных рыб…
– Ого! Да ты знаешь толк кое в чем!..
– Конечно, друг мой!
Знаю я, какой я тебе друг… Да, я не лучше, я сам бы себе не доверился ни за что. А ему? Его игре в другого Другого? В безвременную бездну!..
– Даже более чем! – и в словах его была слышна отчетливая дребезжащая сладострастная нотка превосходства. – Но нет, кто теперь знает, случится ли это… но я надеюсь на нечто не менее масштабное!
– Разумеется. Как тут без масштаба!..
Мы остановились и огляделись. У подножия холма протекал ручей, за которым выступала окутанная густым туманом кромка леса.
– К этому мы и шли? – с любопытством спросил Валеярд. – Ты сказал представлять ручей и лес за ним, окутанный туманом.
– Да. Вперед и вниз, через бегущую воду – через нее обязательно нужно перейти, это символический переход. – Только живой может это сделать, это въелось с детскими сказками, и одна лишь проекция, как ритуал, усиливала вероятность возвращения. – И в самый туман. Идя к нему, представляй, как он сгущается, как все, что угодно, может встретиться тебе на каждом шагу. Дерево, чудовище, овраг – переход в другую реальность.
– Аа… – кивнул он понимающе. – Выходит, когда мы представляем их вместе – это облегчает процесс.
– Разумеется. Одного гораздо проще сбить с пути, он может забыть, куда именно движется. – Конечно, если этот кто-то – не я. – И будь начеку, это дорога воспоминаний, желаний и страхов. Не то чтобы кто-то извне хотел остановить тебя. Здесь ты сам пытаешься себя остановить, потому что здесь возможно все. Подсознанию все равно, иллюзия это или реальность, оно хочет остаться, хочет быть всемогущим.
– В собственных снах.
– И вечных снах тысяч мертвых таймлордов. Все смиряются с этой «действительностью».
– Кроме тебя?
– Возможно, меня не устраивает в принципе никакая действительность.
– Даже та, что у тебя в голове?
Или особенно та, что у меня в голове.
– Я всегда могу придумать что-то получше, или просто что-то другое. Или подумать о том, чего все это стоит.
– Ничего?
– Ты сказал – не я.
– Так мы должны представлять теперь что угодно или все же что-то конкретное?
– Сперва – что угодно, и только затем выдернуть по нитке что-то нужное из этого «что угодно». Нужно не мешать подсознанию настроиться на выход.
– Но оно при том не стремится выйти, а желает остаться?
– Именно.
– Ну так как?..
– Для каждого этот выход свой. Рано или поздно я должен найти огонь. Настоящий, обжигающий до костей. В этот раз – огонь.
– И что будет?
– Я войду в него. И сгорю, так же, как уже сгорел.
– Звучит не очень приятно.
– На «вкус» еще отвратительней.
– И это вернет тебя обратно в мир живых? То же, что убило?
– Необязательно. Только если есть хоть малая на то вероятность. Либо я сгорю еще раз впустую.
– И что тогда?
– Попробую еще раз.
– А если снова не выйдет?
– Тогда еще.
– Да ты одержимый!
– Ты догадывался, что именно в этом весь секрет, правда?
Он усмехнулся и покачал головой.
– Да… Но вот со мной… Похоже, я еще должен нащупать путь.
– Верно. Ведь я понятия не имею, как ты здесь оказался. Но раз тот, Другой, снаружи, это может оказаться даже просто.
Он довольно улыбался:
– Я рад.
– Уверен в этом.
Как и в том, что ты рад, что я собираюсь снова сгореть. Тебе бы даже понравилось, чтобы ничего не вышло, но чем ярче ты себе это представляешь, тем жарче будет пламя, тем легче удастся его создать, тем оно будет действеннее. И до него еще долгий путь в тумане…
Мы спустились к ручью в выложенном камнями русле, вода в нем при нашем приближении закипела, усеявшись мириадами водяных язычков – будто копошащиеся в мясе личинки, тонкие серебристые пальчики, манящие и цепкие. Под ними зарябили отражения лиц, разевающих рты в беззвучном крике, зовущих на помощь, лиц людей или нелюдей, отчаянно тянущих руки – но только кончики их пальцев возвышались над гладью.
– Просто переступи через них, – велел я. Валеярд кивнул и перешагнул через ручей совершенно бесстрастно.
Воды позади вздохнули и опали, застыв в неподвижности.
Валеярд оглянулся:
– Тихо, как темное зеркало.
– Это оно и есть. Если хочешь – посмотри в него.
Он фыркнул и быстро шагнул вперед.
– Ну уж нет!
– Правильный выбор, – согласился я не без сожаления. Впрочем, хорошо, что он остался, чем ярче он представляет огонь, тем быстрее я найду выход, если он существует… Я не должен думать о «если». Я должен знать, что он есть.
Мы вошли в туман, который был наполнен… Просто – наполнен, всем, чем угодно. Мы еще совсем на краю. Под нашими ногами хрустели камешки – крупные у берегов ручья сменялись дальше к лесу мелкими и белыми, перемешанными с сухими опавшими ветками. Хруст, хруст, рассыпающийся прах под ногами.
– Это не ветки! – воскликнул Валеярд негромко и заинтересованно. – Это кости!
– Что еще ты ожидал тут увидеть, с нашим-то складом интеллекта?.. – усмехнулся я. – Пожелай увидеть, где мы, сейчас ты можешь это сделать.
Туман вокруг нас чуть засветился и рассеялся. Нас окружали не деревья. Это были человеческие остовы, насаженные на шесты или металлические каркасы, фиксировавшие их в весьма причудливых или устрашающих позах, – застывшие, как пугала, с начисто ободранной кожей. Сухие, чистые, разве лишь едва заметно кровоточащие, так что были отчетливо видны переплетения багровых мускулов и бледных сухожилий. Сущности без завершающей, украшающей оболочки, эстетичные по-своему – красотой обнаженного механизма.
– Я как-то видел выставки пластинатов, – бодро заметил Валеярд.
– Да, что-то вроде того, – согласился я. – Только эти на самом деле еще живые.
Ближайшие к нам «пластинаты» со звуком, напоминающим скрип влажной резины по стеклу, повернули головы на мои слова, распахнули лишенные кожи мышечные перепонки век, уставились на нас круглыми, лишенными выражения глазными яблоками и, разинув рты, душераздирающе заорали.
– Почему они кричат? – перекрикивая их, морщась и зажимая уши ладонями, спросил Валеярд.
– Потому что я этого захотел! – Я не повышал голоса и не затыкал уши, здесь это было пока еще бессмысленной игрой в реальность. Я и так мог слышать столько, сколько нужно и не более того, и мы прекрасно могли слышать друг друга, несмотря на все помехи. – А ты бы не орал с содранной кожей, насаженный на шест, воткнутый вдоль позвоночника, и все еще живой, неспособный умереть по-настоящему? Это логично! Поэтому они орут – это часть реальности.
– Неверный вопрос задал, – ухмыльнулся Валеярд, отняв руки от ушей и явно осваиваясь. – Надо было спросить, с какого припадка энтропии они еще живы?
– Потому что все здесь живое. Оно должно быть живым, потому что живыми должны быть мы – при малейшей к тому вероятности. Это путь от смерти к жизни.
Кости под нами тоже конвульсивно задергались. Валеярд пошатнулся, посмотрел вниз с любопытством, расхохотался и ударил себя ладонями по ляжкам от восторга:
– Живые! – крикнул он торжествующе.
– Именно так – несмотря ни на что.
– Доктор! – гнусаво прохрипела одна из голов. – Доктор! Помоги мне!.. Помоги нам!..
Я протянул руку к ободранной человеческой туше. Будто нарисованная в воздухе, наросла видимость кожи, призрачная, виртуальная, но черты лица стали узнаваемыми. Виртуальные голосовые связки тоже обрели знакомые ноты. Адрик. Мы оба его когда-то знали. Валеярд успел рассказать, как смеялся при его гибели.
– Адрик, – констатировал он спокойно. – Как ты думаешь, мы могли бы узнать остальных?
– Конечно. – Я поднял другую руку, к соседней голове, она тоже обросла прозрачной видимостью кожи и закашлялась, прежде чем позвать:
– Доктор!.. Пожалуйста!.. – Ее я тоже узнал, наши сознания в этом лесу и впрямь работали заодно. Пери. Гладко выбритая и, раз здесь, явно не живая.
– Ее ты тоже потерял? – поинтересовался я.
– Давным-давно! – откликнулся Валеярд с хищной улыбкой, сверкая глазами и с наслаждением втягивая ноздрями здешний воздух. – Ты прав, – кивнул он. – Желания определенно хотят задержать нас тут!
– Возможно. – Я опустил руки, с лиц Адрика и Пери с медленной безжалостностью стекла виртуальная кожа, голоса превратились в бессвязный визгливый хрип. – Мы могли бы узнать даже тех, что рассыпаны костями под нашими ногами, если бы захотели взяться за этот бессмысленный труд.
Кости под нами превратились в слой подергивающейся, издающей странные утробные и жалобные звуки, хлюпающей при каждом нашем шаге, плоти.
– Если собрать всю эту массу в некие цельные части, соединить разъятое и распавшееся, мы могли бы вспомнить каждого. Кто-то из них имел для нас значение, кто-то просто подвернулся под руку. Но это все наши жертвы, что случайно задержались каким-то краешком в нашей памяти, даже если мы их видели только мельком. Все это часть реальности – тут нет абстрактных символов, у которых не было бы воплощения. И на самом деле, у этого леса нет границ.
Валеярд запрокинул голову, любуясь, почти опьяненный.
– Да! – воскликнул он.
Но это уже не имело значения. Треск ветвей-костей-камней усиливался, приближался. Нет, уже не шум ветра в лесу – это треск пламени. Подползающей из густого тумана огненной стены, поглощающей корчащиеся фигуры-пугала. Сегодня мы пришли быстро. Может быть, и впрямь потому, что я шел рядом с врагом, думавшим о моей смерти. Думавшим хорошо и жадно, в красках, вспоминающим ее детали.
– Я пришел, – сказал я.
Валеярд кивнул.
– Как я понимаю, мне этот огонь не опасен, – заметил он беспечно. – Он только для тебя. Если, конечно, ты этого хочешь…
Я усмехнулся.
– Может быть, ты одно из тех желаний, что хотело бы меня здесь удержать?
Валеярд туманно пожал плечами.
А ведь это вполне могло быть и так. Сила противоречия. Быстрое нахождение пути и удерживание, одним и тем же объектом, одним и тем же способом.
– Надеюсь, это как-то поможет тебе найти твой собственный выход, – проявил я дежурную вежливость.
На его губах все еще играла гаденькая улыбка.
– Ты помог мне даже больше, чем думаешь, – сказал он загадочно, с пышущим из него потаенным восторгом. – Ты знал, что я существую. Ты не единственная, но одна из важных причин моего рождения. А может быть, ты только так думаешь, преувеличивая свою важность, или считаешь это ложью, моей ложью – ложью твоей собственной фантазии, преуменьшая свою ответственность. Не знаю, принесет ли это тебе удовлетворение или наоборот. Как бы то ни было – все к лучшему! Вместе мы погубим Доктора!
Вместе? Я ненавижу вас обоих. И мы еще посмотрим, кого сильнее. По крайней мере, мне ни за чертом не нужен конкурент ни в каком деле.
– Удачи! – солгал я и шагнул под его неотступным алчным взглядом в сердцевину пламени. «Я знаю, кто ты, и я использую это знание, когда выберусь, чтобы покончить с обоими – с одним и тем же существом, лишь тенью которого ты являешься. Может быть, правдивой тенью… проклятье! Я не должен думать о тебе, отвлекаясь, только об огне, чтобы он опалял так, как может опалять лишь настоящий огонь, разрушающий плоть слой за слоем, сплавляющий ее в сочащиеся, шипящие, брызжущие кипящим жиром комья, заставляющий трещать и рассыпаться кости!.. И… Собирающий их вновь!!! Клетка за клеткой – это почти можно почувствовать – я могу это почувствовать, со своим происхождением, со своим даром, одновременно являющимся проклятием». Я вдохнул горячий воздух еще полными пепла легкими. Счастливым проклятием! Потому что все это – неважно! Важна только сама жизнь, и еще один отвоеванный раунд у смерти, отбитый клок «земли» и времени!
Я выпал из столба исцеляющего пламени, готового вот-вот вновь превратиться в ожесточенно-истребляющее – не было даже времени перевести дух, скалы сотрясались, планета гибла, скоро она будет словно помянутая моим недавним собеседником глубоководная рыба, выброшенная на раскаленный песок, не способная дышать, с вывороченными в пространство внутренностями – со всеми своими тайнами и чудесами. Неважно. Восстановление прошло успешно. Теперь нельзя растратить этот шанс, не о чем больше разговаривать с Валеярдом, поведавшим так кстати, когда именно он отделится от того, кто отбрасывает его словно тень… Забавное слово – отбрасывает, в приложении к отторгнутой, отвергаемой тени. Надо найти свою ТАРДИС, это единственное, что важно прямо сейчас. Поверхность планеты колебалась и трескалась, из трещин извергались новые фонтаны огня и лавы. Лишь чудом удалось их избежать, и еще более чудом была моя ТАРДИС, будто выскочившая мне навстречу из груды угрожающе шевелящихся каменных глыб. Открылась! Вперед! Замкнуть двери! И срочно к консоли! Опережая время, опережая Смерть. Обманывая реальность – если очень захотеть, это можно сделать! Старт!..
Теперь можно взглянуть на то, что осталось позади – взрывающаяся, выкипающая, вывернутая наизнанку планета. Масса фрагментов, но большая их часть соберется вновь – в уже безжизненный шар. Пока безжизненный. Кто знает, что будет потом. Может быть, с тенью планеты – с той же самой планетой, из тех же самых частей – во многом.
Но какая разница? Всякая жизнь подлежит уничтожению. Когда-нибудь. То, что мы превозносим как великое чудо, для безжизненной материи лишь подобие плесени в остывающей, не стерильной, не упорядоченной, не пышущей уже жаром великого взрыва Вселенной. Будто личинки, заведшиеся в трупе. Повсеместно, с космической панспермией, подобием заразы. Но нам не дано другого. Мы можем бороться лишь за то, что мы есть. Чем бы мы ни были. К чему бы ни пришли – к неведомому нам еще прорыву. Это единственное, ради чего стоит жить – жить до тех пор, пока не узнаем – что же там дальше. Чем еще можно стать, упрямо оставаясь собой.
Автор: Бранд
Бета, Баннер: Мисс Жуть
Размер: миди, 4124 слова
Персонажи: Эйнли!Мастер, Валеярд
Категория: джен, темное путешествие
Краткое содержание: Мастер в очередной раз попадает в Матрицу. Не исключено, что ему только так кажется, но некоторая вынесенная из этого посещения информация была использована им затем в каноне.
Примечание: мертвые и еще не совсем мертвые тела. Предположительные события после произошедшего в серии "Планета огня".
«Я неистребим»
Этот файл – один из тех, что я удалил из Матрицы, и я не вижу в том греха. Со времен ее основания этим грешили многие; те, кто призван ее хранить – как правило. Обладать властью и не использовать ее невыносимо, а следовательно, невозможно. Но были и фрилансеры-взломщики вроде меня. Как и расхитители египетских пирамид, мы есть повсюду, мы – средство туннелирования частиц даже из черных дыр.
Матрица повелителей времени – это троянский конь. В ней можно найти сведения о том, что еще не случилось. Можно о том, что никогда не случится. А еще ее можно исказить, подчинить своей воле, перепутать данные, сделать иллюзию реальной, а реальность – иллюзией. Она только записывает то, что происходит? Или все это имеет обратную связь, подобно квантовой запутанности? Можно сколько угодно задаваться риторическими вопросами. А можно – воздействовать на реальность.
Однажды я уже удалял отсюда все свои файлы, в итоге меня действительно забыли. На какое-то время. Правда, это время трудно было назвать периодом настоящего существования меня самого. Можно ли это считать одним из косвенных влияний Матрицы вовне ее границ? Кто знает.
После того, как я туда пробирался, заманив туда и Доктора, я обнаружил, что данные обо мне снова там появились, неполные – но оно и к лучшему. Обнаружил же я это, снова оказавшись в ней после смерти на Планете Огня. Временной, «клинической»? Или она была настоящей, но именно воздействуя на Матрицу изнутри, я это изменил, выбрал вариант, в котором огонь должен был вовремя сменить свое качество вновь на восстанавливающее, и тогда уже успел убраться прочь?
Тут возникает еще множество вопросов. Почему нельзя изменить полностью свою судьбу, почему не избавиться от вечных проблем? Но что-то есть в их структуре, что сохраняет тебя самого именно таким как есть – тобой как личностью. Без них ты уже кто-то другой. Не говоря о том, что ясность мышления в Матрице частенько подводит, когда оказываешься в ней по всем правилам – после кончины. То, что я выскальзывал из нее все это время – уже достаточно выходящая из ряда вон способность. Окажись я кем-то другим, я могу ее утратить. Пока это не в моих интересах. Не в моих интересах вообще об этом откровенничать. Даже с самим собой. Но порой… все та же квантовая запутанность. Если все скрывать постоянно – будешь ли ты уверен в том, что существуешь на самом деле? Сделаешь ли хоть один шаг, одно движение? А действие предполагает риск. Главное, чтобы было ради чего рисковать.
Доктор смеялся, когда я горел, я слышал его смех совершенно отчетливо. Я часто его слышу и знаю, что он реален. Я не настолько сумасшедший, чтобы лишь вообразить причину, почему я ненавижу этого лицемера. Когда-то мы были друзьями. И есть то, с чем знакомы немногие так, как был знаком я: его скрытая темная сторона. Торжество за сокрушением, смех за сожалением и печалью, тень каждого действия, каждого слова, второе дно. Это знание накапливалось за века, пока не начало меня преследовать. Одновременно я ценил его как друга, но было то, что я не мог понять и простить, чуждое, лживое, вероломное, и никогда не признающее себя таковым. Я тоже далеко не ангел, но хотя бы самому себе я не лгу. Я знаю, кто я и что я, на что способен и почему не сожалею о том, что делаю. Мне нет нужды раскаиваться, я отдаю себе отчет во всем, что происходит, и по каким причинам. Я знаю, чего стоит этот мир, я знаю, почему мне нет дела до других живых существ – потому что на самом деле никому нет до этого дела, никому из них. Есть только ложь, только стремление спрятать голову в песок, обмануть окружающих, чтобы они полагали, что это так – что они чего-то стоят для того, кто их обманывает; чтобы усыпить их бдительность, подойти поближе, взять голыми руками и свернуть шею, едва наступит голодный день.
Бессмысленно печалиться о каждом раздавленном таракане – все они в итоге будут раздавлены тем или иным образом. Более того – все мы именно они, разных пород, размеров, качеств, с разными возможностями, но все мы то, что предназначено к уничтожению. Не стоит жалеть о том, что и так случится, все, за что мы можем отвечать – лишь мы сами. Может, кому-то удастся сделать нечто – непосильное, неподвластное остальным, и это единственное, ради чего стоит жить. Ради какого-то прорыва – в неведомое, в невозможное, в саму Смерть, отвоевывая у нее пространство – и время, стремясь к упрямому бессмертию!
Я слышал его смех – долго, дольше, чем горела моя плоть, которая даже не была вполне моей – она принадлежала одному тракенцу высшего разряда, Тремасу, из чьего имени так легко было сделать анаграмму того, что я выбрал для себя. На каком из языков вселенной? Неважно, возможно, его имя изначально было таковым лишь потому, что в итоге он стал мной, моим сосудом, и это событие прокатилось по всем вероятностям континуума, подгоняя его к нужной форме. В какой-то момент я понял, что слышу этот смех не символически. По-настоящему, в той реальности, где мы оказались. В Матрице.
– Ну, здравствуй, Доктор! – выдохнул я сквозь зубы, не раскрошенные в пепел, существующие здесь, в этом мире, по-своему.
Он сразу прекратил смеяться и посмотрел на меня недоверчиво и удивленно.
– Как ты узнал? – спросил он наконец после молчаливого колебания. Среднего возраста, с незнакомым пока лицом, в черной церемониальной мантии.
– О, тебя я узнаю в любом виде и облике! – усмехнулся я. – Неужели ты думал, что я могу тебя не узнать? Я всегда знал тебя больше, чем ты сам – видел насквозь. И ты не поверишь, как я рад видеть тебя здесь!
Он задумчиво отвел взгляд
– Я не Доктор, – проговорил он с неким скрытым значением.
– Ты придумал себе новое имя?
Он еще немного подумал и, видимо, решил, что раз уж мы оба теперь тут, все неважно, и можно и признаться.
– Я взял себе имя Валеярд. От Valeo. Я исцелил себя сам. Наконец-то.
– И поэтому находишься здесь? – вкрадчиво поинтересовался я.
«Валеярд – Исцеленный» нахмурился. Как говорят, «мрачное облачко скользнуло по его челу». И точно так же над полем с колышущимися, колко и сухо лепечущими травами, на котором мы стояли, сгустились притемнившие солнечный свет облака. Затем «облачко» скрылось, как рассеялись облака наверху, и по губам скользнула улыбка.
– Но оказался я здесь значительно позже тебя.
Тревожный звоночек. До какой поры мы больше не встречались? Или не встречались уже никогда? Правда, я не был полностью уверен в том, что он видит меня таким же, каким вижу себя я сам. Мы находились в странном месте, которое на большую часть состояло из конструкций нашего собственного сознания или подсознания. И все-таки это «значительно позже» настораживало.
– Это насколько же?
Он пожал плечами и промолвил довольно пренебрежительно:
– Насколько я помню, все твои нормальные регенерации истекли очень быстро.
– А как твои?
– Мои? О, мои еще нет, – усмехнулся он загадочно.
– Тогда что ты делаешь здесь?
– Жду, – ответил он серьезно. – Жду как тот, кто еще не родился.
– Вот как? – я приподнял брови. – Значит – оставим праздные слова! – твой цикл тоже истек полностью, когда бы это ни случилось! И теперь ты надеешься на то, что однажды судьба или благодарные потомки подарят тебе еще один шанс?
– Я не собираюсь ожидать милости от кого бы то ни было, – обронил он чопорно.
– Неужели?
– Но!.. – воскликнул он, пристально глядя на меня, и улыбнулся, вновь не договорив.
– Что же?
– Ты ведь догадываешься, что я ждал тебя здесь не просто так.
– Да, поджидал, конечно…
– Конечно. Мне нужна твоя помощь.
– Я не настолько безумен, чтобы оказывать ее тебе.
– Разумеется, не бескорыстно! – он развел руками с фальшивой искренностью. – Может быть, я окажусь полезным тебе. Как ты понимаешь, я видел будущее. – Он улыбнулся довольно гаденько: – Я видел и твое.
В Матрице можно увидеть будущее. И то, чего никогда не случится. А также то, что является подделкой.
Теперь уже улыбнулся и кивнул я сам:
– Выходит, ты хочешь заключить сделку? Потому что без меня тебе не получить рождения, которого ты ждешь? А ты знаешь, что однажды я уже вышел отсюда и могу выйти снова…
– Но мы можем помочь друг другу, – вкрадчиво добавил он.
– Если ты так уверен, что мне нужна хоть какая-то твоя помощь…
– В чем я уверен совершенно, так это в том, что тебе не нужна помеха…
Я пожал плечами, глядя на него так же пристально, как он – на меня.
– Если это цена за то, чтобы оставить тебя навеки здесь…
Он быстро помотал головой.
– Нет, нет, не совершай ошибки! Я не враг тебе. Ты забываешь, что я не Доктор! Я… Другой. Я – Валеярд. И существо, которое я ненавижу более всего на свете, это… – его глаза загорелись безумным, диким огнем, сюрреалистичным, но не здесь, не в Матрице, здесь это было естественно: – Доктор! Твой старый враг. Вот почему я хочу, чтобы мы объединили усилия. Каждый из нас – враг нашего общего врага!
Он быстрым резким движением протянул мне руку. Я неспешно рассмотрел ее, затянутую в черную перчатку, украшенную крупным перстнем, и протянул в ответ свою.
– Что ж, враг моего врага, если это действительно так, объединим наши усилия…
Ненадолго. Как любые твари во Вселенной, готовые ужалить друг друга в спину.
Мы шли по поросшему травой склону, и ветер трепал края наших одежд и доносил до нас пенье птиц. Облака проносились по небу, бросая на землю движущиеся в фантасмогорической пляске тени. Danse macabre – в некотором… да полно – в буквальном смысле.
– Значит, говоришь, ты тот, кто всегда был рядом? Будто темный близнец?
– Что значит «темный»? Всего лишь отвергаемый. Как каждый из близнецов в естественной природной утробе стремится поглотить другого. Большинству тех, кто рождается, это удается.
– Но на деле ты не близнец. Ты тот же самый человек. Реальность которого он, коим являешься ты сам, не хочет признавать. В отличие от меня…
– Поэтому я и ждал тебя. Я знал, что ты меня поймешь. Даже надеялся, что узнаешь…
В этом в самом деле было что-то до безумия знакомое. Та доверительность, которую я помнил с детства. Искренняя или ложная – но та самая. Именно она.
– Но то, что ты здесь, сейчас, означает, что однажды он все-таки от тебя избавился? По-настоящему.
– Или я от него, – процедил он.
– Зона вероятности? – деликатно поинтересовался я.
– Момент борьбы с самим собой.
– Выходит, ты проигравший?
– Все в процессе. Прямо сейчас. Все может перемениться.
– Даже прошлое?
– Именно так.
– Ты хочешь не просто одолеть, ты хочешь сделать это до того, как вы разделились?
– Не находишь, что это было бы логично и справедливо?
– Не знаю, как с моей точки зрения, но с твоей – ты копаешь холм, на котором стоишь.
– Я ведь всего лишь тот же самый человек, как ты уже сказал. Ничего не изменится, я лишь возьму свое.
– Но так не было – для тебя.
– То, что возможно – неизбежно. Раз возможно.
– Это верно…
– Я был с ним всегда, каждую минуту его жизни. Иногда я полностью бывал им, но… Эта постоянная рассеченность пополам. Я тот, кто смеялся, когда он плакал, злорадствовал, когда он горевал. Он знал, что я существую, и он посмел отвергнуть меня, как будто я – это не он!
– Поразительная подлость!.. – слышать это со стороны было, по меньшей мере, забавно.
– Когда я был готов совершить наконец что-то стоящее, он все время останавливал меня, отводил мою руку, но иногда… о, иногда я все же брал реванш!.. – хохотнул он довольно. – Когда он думал, что не вправе что-то сделать, чтобы спасти друзей, я был там, я аплодировал его эгоизму, ревности, мелочности, обидам и страху, я надеялся, что однажды он повернется и увидит меня в зеркале, лицом к лицу, поймет, что все это был он – множество его потерь и ошибок, мелких злодейств! Но он все бежал, и бежал, и бежал… я заставлял его предавать, быть более слабым, чем обычно, лишал воли действовать во спасение, как бы ему того ни хотелось! Заставлял забывать, бросать… Нет, не заставлял. Как я мог заставить себя самого? Я хотел забывать – и забывал, хотел бросать – и бросал! Все, что становилось в тягость. Я шептал ему слова о свободе. О свободе от соплеменников, от людей…
– От меня, – вставил я.
– От… Брось! Ты всегда был сам по себе. Мы прекрасно понимали друг друга. Вот мы бы без него поняли!
– Да уж, ничуть не сомневаюсь!
– Ха-ха! Как я смеялся, когда погиб тот мальчик-математик, пытавшийся спасти Землю. Наверное, чуть поиграв вероятностями, можно было бы что-то сделать. Но зачем? К чему стараться ради какого-то глупого мальчишки?
– В самом деле… совершенно незачем.
– Все равно было непонятно, что с ним делать. Знаешь, все спутники надоедают со временем, понимаешь, как они одинаковы, ничтожны, даже если не ничтожны – они приедаются, тут постоянно нужна свежая кровь… Обновление! А малышка Сьюзан в пубертатном периоде? Это же ходячий живородящий кошмар! Едва удалось уговорить другого меня, что ей будет совсем неплохо и самой по себе, среди людей, к которым ее тянуло. Ха-ха-ха!.. Какое трогательное было прощание. Слишком трогательное, чтобы быть настоящим! А сколько случаев, о которых, уж извини, тебе на всякий случай говорить не буду…
– Потому что они связаны со мной?.. Тогда опрометчиво было даже намекать!..
– Нет! Просто из будущего по твоей временной линии. Да этого еще может и не случиться. Ты этих людей просто не знаешь, и что они для тебя?
– Совершенно ничто.
– Вот именно. Все бездарные горящие планеты, истекающие плавящимся жиром ее обитателей, лишающиеся атмосферы, будто корчащиеся в бесплодных попытках вздохнуть, от которых их внутренности лишь выворачиваются наружу, как у выброшенных на раскаленный песок глубоководных рыб…
– Ого! Да ты знаешь толк кое в чем!..
– Конечно, друг мой!
Знаю я, какой я тебе друг… Да, я не лучше, я сам бы себе не доверился ни за что. А ему? Его игре в другого Другого? В безвременную бездну!..
– Даже более чем! – и в словах его была слышна отчетливая дребезжащая сладострастная нотка превосходства. – Но нет, кто теперь знает, случится ли это… но я надеюсь на нечто не менее масштабное!
– Разумеется. Как тут без масштаба!..
Мы остановились и огляделись. У подножия холма протекал ручей, за которым выступала окутанная густым туманом кромка леса.
– К этому мы и шли? – с любопытством спросил Валеярд. – Ты сказал представлять ручей и лес за ним, окутанный туманом.
– Да. Вперед и вниз, через бегущую воду – через нее обязательно нужно перейти, это символический переход. – Только живой может это сделать, это въелось с детскими сказками, и одна лишь проекция, как ритуал, усиливала вероятность возвращения. – И в самый туман. Идя к нему, представляй, как он сгущается, как все, что угодно, может встретиться тебе на каждом шагу. Дерево, чудовище, овраг – переход в другую реальность.
– Аа… – кивнул он понимающе. – Выходит, когда мы представляем их вместе – это облегчает процесс.
– Разумеется. Одного гораздо проще сбить с пути, он может забыть, куда именно движется. – Конечно, если этот кто-то – не я. – И будь начеку, это дорога воспоминаний, желаний и страхов. Не то чтобы кто-то извне хотел остановить тебя. Здесь ты сам пытаешься себя остановить, потому что здесь возможно все. Подсознанию все равно, иллюзия это или реальность, оно хочет остаться, хочет быть всемогущим.
– В собственных снах.
– И вечных снах тысяч мертвых таймлордов. Все смиряются с этой «действительностью».
– Кроме тебя?
– Возможно, меня не устраивает в принципе никакая действительность.
– Даже та, что у тебя в голове?
Или особенно та, что у меня в голове.
– Я всегда могу придумать что-то получше, или просто что-то другое. Или подумать о том, чего все это стоит.
– Ничего?
– Ты сказал – не я.
– Так мы должны представлять теперь что угодно или все же что-то конкретное?
– Сперва – что угодно, и только затем выдернуть по нитке что-то нужное из этого «что угодно». Нужно не мешать подсознанию настроиться на выход.
– Но оно при том не стремится выйти, а желает остаться?
– Именно.
– Ну так как?..
– Для каждого этот выход свой. Рано или поздно я должен найти огонь. Настоящий, обжигающий до костей. В этот раз – огонь.
– И что будет?
– Я войду в него. И сгорю, так же, как уже сгорел.
– Звучит не очень приятно.
– На «вкус» еще отвратительней.
– И это вернет тебя обратно в мир живых? То же, что убило?
– Необязательно. Только если есть хоть малая на то вероятность. Либо я сгорю еще раз впустую.
– И что тогда?
– Попробую еще раз.
– А если снова не выйдет?
– Тогда еще.
– Да ты одержимый!
– Ты догадывался, что именно в этом весь секрет, правда?
Он усмехнулся и покачал головой.
– Да… Но вот со мной… Похоже, я еще должен нащупать путь.
– Верно. Ведь я понятия не имею, как ты здесь оказался. Но раз тот, Другой, снаружи, это может оказаться даже просто.
Он довольно улыбался:
– Я рад.
– Уверен в этом.
Как и в том, что ты рад, что я собираюсь снова сгореть. Тебе бы даже понравилось, чтобы ничего не вышло, но чем ярче ты себе это представляешь, тем жарче будет пламя, тем легче удастся его создать, тем оно будет действеннее. И до него еще долгий путь в тумане…
Мы спустились к ручью в выложенном камнями русле, вода в нем при нашем приближении закипела, усеявшись мириадами водяных язычков – будто копошащиеся в мясе личинки, тонкие серебристые пальчики, манящие и цепкие. Под ними зарябили отражения лиц, разевающих рты в беззвучном крике, зовущих на помощь, лиц людей или нелюдей, отчаянно тянущих руки – но только кончики их пальцев возвышались над гладью.
– Просто переступи через них, – велел я. Валеярд кивнул и перешагнул через ручей совершенно бесстрастно.
Воды позади вздохнули и опали, застыв в неподвижности.
Валеярд оглянулся:
– Тихо, как темное зеркало.
– Это оно и есть. Если хочешь – посмотри в него.
Он фыркнул и быстро шагнул вперед.
– Ну уж нет!
– Правильный выбор, – согласился я не без сожаления. Впрочем, хорошо, что он остался, чем ярче он представляет огонь, тем быстрее я найду выход, если он существует… Я не должен думать о «если». Я должен знать, что он есть.
Мы вошли в туман, который был наполнен… Просто – наполнен, всем, чем угодно. Мы еще совсем на краю. Под нашими ногами хрустели камешки – крупные у берегов ручья сменялись дальше к лесу мелкими и белыми, перемешанными с сухими опавшими ветками. Хруст, хруст, рассыпающийся прах под ногами.
– Это не ветки! – воскликнул Валеярд негромко и заинтересованно. – Это кости!
– Что еще ты ожидал тут увидеть, с нашим-то складом интеллекта?.. – усмехнулся я. – Пожелай увидеть, где мы, сейчас ты можешь это сделать.
Туман вокруг нас чуть засветился и рассеялся. Нас окружали не деревья. Это были человеческие остовы, насаженные на шесты или металлические каркасы, фиксировавшие их в весьма причудливых или устрашающих позах, – застывшие, как пугала, с начисто ободранной кожей. Сухие, чистые, разве лишь едва заметно кровоточащие, так что были отчетливо видны переплетения багровых мускулов и бледных сухожилий. Сущности без завершающей, украшающей оболочки, эстетичные по-своему – красотой обнаженного механизма.
– Я как-то видел выставки пластинатов, – бодро заметил Валеярд.
– Да, что-то вроде того, – согласился я. – Только эти на самом деле еще живые.
Ближайшие к нам «пластинаты» со звуком, напоминающим скрип влажной резины по стеклу, повернули головы на мои слова, распахнули лишенные кожи мышечные перепонки век, уставились на нас круглыми, лишенными выражения глазными яблоками и, разинув рты, душераздирающе заорали.
– Почему они кричат? – перекрикивая их, морщась и зажимая уши ладонями, спросил Валеярд.
– Потому что я этого захотел! – Я не повышал голоса и не затыкал уши, здесь это было пока еще бессмысленной игрой в реальность. Я и так мог слышать столько, сколько нужно и не более того, и мы прекрасно могли слышать друг друга, несмотря на все помехи. – А ты бы не орал с содранной кожей, насаженный на шест, воткнутый вдоль позвоночника, и все еще живой, неспособный умереть по-настоящему? Это логично! Поэтому они орут – это часть реальности.
– Неверный вопрос задал, – ухмыльнулся Валеярд, отняв руки от ушей и явно осваиваясь. – Надо было спросить, с какого припадка энтропии они еще живы?
– Потому что все здесь живое. Оно должно быть живым, потому что живыми должны быть мы – при малейшей к тому вероятности. Это путь от смерти к жизни.
Кости под нами тоже конвульсивно задергались. Валеярд пошатнулся, посмотрел вниз с любопытством, расхохотался и ударил себя ладонями по ляжкам от восторга:
– Живые! – крикнул он торжествующе.
– Именно так – несмотря ни на что.
– Доктор! – гнусаво прохрипела одна из голов. – Доктор! Помоги мне!.. Помоги нам!..
Я протянул руку к ободранной человеческой туше. Будто нарисованная в воздухе, наросла видимость кожи, призрачная, виртуальная, но черты лица стали узнаваемыми. Виртуальные голосовые связки тоже обрели знакомые ноты. Адрик. Мы оба его когда-то знали. Валеярд успел рассказать, как смеялся при его гибели.
– Адрик, – констатировал он спокойно. – Как ты думаешь, мы могли бы узнать остальных?
– Конечно. – Я поднял другую руку, к соседней голове, она тоже обросла прозрачной видимостью кожи и закашлялась, прежде чем позвать:
– Доктор!.. Пожалуйста!.. – Ее я тоже узнал, наши сознания в этом лесу и впрямь работали заодно. Пери. Гладко выбритая и, раз здесь, явно не живая.
– Ее ты тоже потерял? – поинтересовался я.
– Давным-давно! – откликнулся Валеярд с хищной улыбкой, сверкая глазами и с наслаждением втягивая ноздрями здешний воздух. – Ты прав, – кивнул он. – Желания определенно хотят задержать нас тут!
– Возможно. – Я опустил руки, с лиц Адрика и Пери с медленной безжалостностью стекла виртуальная кожа, голоса превратились в бессвязный визгливый хрип. – Мы могли бы узнать даже тех, что рассыпаны костями под нашими ногами, если бы захотели взяться за этот бессмысленный труд.
Кости под нами превратились в слой подергивающейся, издающей странные утробные и жалобные звуки, хлюпающей при каждом нашем шаге, плоти.
– Если собрать всю эту массу в некие цельные части, соединить разъятое и распавшееся, мы могли бы вспомнить каждого. Кто-то из них имел для нас значение, кто-то просто подвернулся под руку. Но это все наши жертвы, что случайно задержались каким-то краешком в нашей памяти, даже если мы их видели только мельком. Все это часть реальности – тут нет абстрактных символов, у которых не было бы воплощения. И на самом деле, у этого леса нет границ.
Валеярд запрокинул голову, любуясь, почти опьяненный.
– Да! – воскликнул он.
Но это уже не имело значения. Треск ветвей-костей-камней усиливался, приближался. Нет, уже не шум ветра в лесу – это треск пламени. Подползающей из густого тумана огненной стены, поглощающей корчащиеся фигуры-пугала. Сегодня мы пришли быстро. Может быть, и впрямь потому, что я шел рядом с врагом, думавшим о моей смерти. Думавшим хорошо и жадно, в красках, вспоминающим ее детали.
– Я пришел, – сказал я.
Валеярд кивнул.
– Как я понимаю, мне этот огонь не опасен, – заметил он беспечно. – Он только для тебя. Если, конечно, ты этого хочешь…
Я усмехнулся.
– Может быть, ты одно из тех желаний, что хотело бы меня здесь удержать?
Валеярд туманно пожал плечами.
А ведь это вполне могло быть и так. Сила противоречия. Быстрое нахождение пути и удерживание, одним и тем же объектом, одним и тем же способом.
– Надеюсь, это как-то поможет тебе найти твой собственный выход, – проявил я дежурную вежливость.
На его губах все еще играла гаденькая улыбка.
– Ты помог мне даже больше, чем думаешь, – сказал он загадочно, с пышущим из него потаенным восторгом. – Ты знал, что я существую. Ты не единственная, но одна из важных причин моего рождения. А может быть, ты только так думаешь, преувеличивая свою важность, или считаешь это ложью, моей ложью – ложью твоей собственной фантазии, преуменьшая свою ответственность. Не знаю, принесет ли это тебе удовлетворение или наоборот. Как бы то ни было – все к лучшему! Вместе мы погубим Доктора!
Вместе? Я ненавижу вас обоих. И мы еще посмотрим, кого сильнее. По крайней мере, мне ни за чертом не нужен конкурент ни в каком деле.
– Удачи! – солгал я и шагнул под его неотступным алчным взглядом в сердцевину пламени. «Я знаю, кто ты, и я использую это знание, когда выберусь, чтобы покончить с обоими – с одним и тем же существом, лишь тенью которого ты являешься. Может быть, правдивой тенью… проклятье! Я не должен думать о тебе, отвлекаясь, только об огне, чтобы он опалял так, как может опалять лишь настоящий огонь, разрушающий плоть слой за слоем, сплавляющий ее в сочащиеся, шипящие, брызжущие кипящим жиром комья, заставляющий трещать и рассыпаться кости!.. И… Собирающий их вновь!!! Клетка за клеткой – это почти можно почувствовать – я могу это почувствовать, со своим происхождением, со своим даром, одновременно являющимся проклятием». Я вдохнул горячий воздух еще полными пепла легкими. Счастливым проклятием! Потому что все это – неважно! Важна только сама жизнь, и еще один отвоеванный раунд у смерти, отбитый клок «земли» и времени!
Я выпал из столба исцеляющего пламени, готового вот-вот вновь превратиться в ожесточенно-истребляющее – не было даже времени перевести дух, скалы сотрясались, планета гибла, скоро она будет словно помянутая моим недавним собеседником глубоководная рыба, выброшенная на раскаленный песок, не способная дышать, с вывороченными в пространство внутренностями – со всеми своими тайнами и чудесами. Неважно. Восстановление прошло успешно. Теперь нельзя растратить этот шанс, не о чем больше разговаривать с Валеярдом, поведавшим так кстати, когда именно он отделится от того, кто отбрасывает его словно тень… Забавное слово – отбрасывает, в приложении к отторгнутой, отвергаемой тени. Надо найти свою ТАРДИС, это единственное, что важно прямо сейчас. Поверхность планеты колебалась и трескалась, из трещин извергались новые фонтаны огня и лавы. Лишь чудом удалось их избежать, и еще более чудом была моя ТАРДИС, будто выскочившая мне навстречу из груды угрожающе шевелящихся каменных глыб. Открылась! Вперед! Замкнуть двери! И срочно к консоли! Опережая время, опережая Смерть. Обманывая реальность – если очень захотеть, это можно сделать! Старт!..
Теперь можно взглянуть на то, что осталось позади – взрывающаяся, выкипающая, вывернутая наизнанку планета. Масса фрагментов, но большая их часть соберется вновь – в уже безжизненный шар. Пока безжизненный. Кто знает, что будет потом. Может быть, с тенью планеты – с той же самой планетой, из тех же самых частей – во многом.
Но какая разница? Всякая жизнь подлежит уничтожению. Когда-нибудь. То, что мы превозносим как великое чудо, для безжизненной материи лишь подобие плесени в остывающей, не стерильной, не упорядоченной, не пышущей уже жаром великого взрыва Вселенной. Будто личинки, заведшиеся в трупе. Повсеместно, с космической панспермией, подобием заразы. Но нам не дано другого. Мы можем бороться лишь за то, что мы есть. Чем бы мы ни были. К чему бы ни пришли – к неведомому нам еще прорыву. Это единственное, ради чего стоит жить – жить до тех пор, пока не узнаем – что же там дальше. Чем еще можно стать, упрямо оставаясь собой.
@темы: Персональный деанон, The War Games, сказки