24 августа. Варфоломеевская ночь

[1241]

Раз уж такой день, вывешу последний обрабатываемый на сегодня фрагмент в общем доступе, хотя, это пока еще не Варфоломеевская ночь, а несколько раньше, просто дело уже к тому двигалось...

Это старое доброе Время. Глава 7. Не вечный город. (фрагмент)

- Мэтр Жако… - каким-то чужим неуверенным голосом произнес Пуаре. Рауль молчал. Но молчал он «громко». Он умел на удивление красноречиво молчать, с сотней неповторимых оттенков. И разве не молчал он сегодня почти весь вечер.
Наверху стало чуть светлее - будто по галерее плыл колеблющийся бледный призрак. Хозяин разгромленной таверны держал в руках закопченную масляную лампу. Почему закопченную? Где он нашел здесь закопченную лампу?..
Дикое чувство - как будто того, что было еще несколько часов назад не было никогда, никогда не было самой приличной таверны Парижа, не было веселого умного, и острого, но не злого на язык мэтра Жако. Он вышел в чем-то похожем на лохмотья, будто исхудавший за месяц изнурительного поста, посеревший, глаза его были темны и ничего не выражали, как наглухо забитые двери, а когда качнулась лампа, бледная кожа отлила зловещей неестественной синевой. Рауль застыл на месте изваяньем менее подвижным, чем пресловутая статуя командора, Пуаре непроизвольно попятился, с шумом воткнувшись в перила. Это был не человек - это был мертвец, все еще шедший и державший в руке масляную лампу.
- Вы вернулись, - прошелестел бесплотный полушепот в гробовой тишине. - Зачем?
- Помочь вам, - негромко сказал Рауль, осторожно, чтобы не взволновать его, скользнув вперед и забирая лампу. Пуаре тоже заставил сделать себя шаг вперед и почти нежно подхватил старика за локоть.
Тот вдруг дернулся, слабо, но резко вырываясь.
- Будьте вы прокляты! - дрожащим голосом воскликнул трактирщик с горьким ожесточением. - Будьте вы все… прокляты!..
- Мэтр Жако! - негромко, но отчаянно прикрикнул Пуаре, встопорщив белокурые усы. - Вы что, не узнаете нас?
Трактирщик всхлипнул, издал звук похожий на скулеж умирающей собаки, и повалился ему на руки, обмякнув, как ком теста. Теодор растерянно опустил его на пол.
- Может, и узнал, - с каким-то свирепым спокойствием заметил Рауль, ставя лампу рядом. - Для того, чтобы город был отдан на разграбление, кто-то же должен был его отдать.
Пуаре слегка дернулся, но не ответил. В конце концов, о чем же еще он толковал нам весь день.
Тем временем я подошел к ним.
- Он жив?
- В обмороке, - сказал Теодор. - Перенесем куда, или как?
Рауль снова поднял лампу. Я наклонился и подержал тонкое сухое запястье, безвольное и холодеющее, коснулся шеи, но и там не нашел никакого намека на пульс
- Мертв. У него удар.
- С чего ты был так уверен? - удивился Пуаре.
- Возможно, вы стояли слишком близко, чтобы заметить. - Может, и впрямь свет падал иначе, и они не видели той жуткой синевы. Когда-то я полагал, что все это сказки - печать смерти на лицах людей, что должны умереть, заостряющиеся черты, будто вырезанные из полупрозрачного воска, сквозь который просвечивает череп. И когда я увидел такое в первый раз, то не поверил своим глазам и не придал значения - того единственного значения, которое было верным. Лишь несколько часов спустя я понял, что, увы, не ошибся. И сколько потом раз приходилось не ошибаться…
- О, Господи… - Пуаре перекрестился сам и перекрестил покойного. - Без священника, без отпущенья, с проклятьем на губах… - На его лице отразилась настоящая мука и бесконечная жалость. Мы с Раулем тоже перекрестились. Я снова взял руку покойного, накрыл его ладонь своей.
- Будь прощен за все прегрешения вольные и невольные, ты был хорошим человеком. - Чуть помедлив, я начал читать Pater noster. Прощание, которое, наверное, боле приличествовало бы протестантам, но на латыни. Да и куда было теперь торопиться, проводить ускользающую душу священнику уже не успеть - Pater noster, qui es in cælis, sanctificétur nomen tuum; advéniat regnum tuum; fiat volúntas tua, sicut in cælo et in terra. - Теодор и Рауль присоединились ко мне, один после первых слов, другой чуть позже, - Panem nostrum quotidiánum da nobis hódie; et dimítte nobis débita nostra, sicut et nos dimíttimus debitóribus nostris; et ne nos indúcas in tentatiónem; sed líbera nos a malo. Amen.
И как это звучало у каждого из нас? И впрямь как прощание? Как предостережение? Как угроза и обещание? Как договор, подписанный кровью? Как отходная всему на свете, и себе в том числе?
Едва мы закончили читать, и в пустом помещении замерли отголоски эха, из угла внизу послышался тонкий вой. Девушка. Кажется, наконец выходит из оцепенения…
Но это был не единственный новый звук.
- Да что тут, вымерли все, что ли? - раздался возмущенный, но пока еще жизнерадостный голос неведения, кто-то сильно толкнул дверь, и споткнулся на пороге.
- Мать моя, женщина!.. - проронил неожиданно возникший Готье не совсем подходящее для этого места и времени ругательство, и удивленно воззрился на нас. - Ребята, это вы все натворили?! Ну, вы даете!..
- Готье… - с упреком произнес Рауль.
- Да что там? - нетерпеливо спросил Огюст, проталкивая Готье вперед, и появляясь из-за его широкой спины. - Ох… Ого… - промолвил Огюст.
Вой внизу вспыхнул отчаянным звериным криком. Вновь вошедшие шарахнулись от неожиданности, я перемахнул через косые перила, оказавшись ближе к источнику шума. Девушка не стремилась выскочить из угла, просто кричала, била руками в стену и рыдала, разметывая в стороны прикрывавшие ее доски, и выдирала на себе волосы.
- Успокойся, тебя никто не обидит, здесь только друзья!
- Да что за чертовщина тут происходит? - взмолился Готье, обращаясь ко всем сразу.
- Вот так встретились, - мрачно фыркнул Огюст.
- Тише, тише… - увещевал я, но теперь, когда доски были откинуты, я разглядел девушку лучше. - Беатрис?..
Значит, она только что потеряла отца… Ответом мне был новый отчаянный вопль, но на этот раз членораздельный.
- Еретики-и!.. Уби-ийцы! Ме-ерзавцы!.. - и тут же все потонуло в рыданиях.
За спиной у меня как-то не вовремя послышались шаги, хотя, насколько не вовремя, я оценил, только когда Огюст сердито спросил:
- А при чем тут еретики?
Беатрис взвилась в воздух, разорванное платье так и подлетело, чуть с нее не сваливаясь, и с визгом и воплем кинулась на Огюста. Не ожидавший такого, Огюст отпрянул, споткнулся обо что-то, и если бы не врезался в Готье, то упал бы.
Я перехватил Беатрис, поймав ее за плечи и тут же отдернув голову, чтобы крик не всверлился мне прямо в уши. Она вырывалась и брыкалась как бешеная.
- Тише, успокойся! Никто не желает тебе зла!.. - Но она меня просто не слышала, она визжала и вопила не переставая. «Никто не желает тебе зла?» Да какого черта? Уже просто поздно!
- Она тронулась! - с потрясающей проницательностью сдавленно проговорил Огюст.
- Еще спроси, с чего бы это, - неожиданно огрызнулся Готье, отодвигая его назад и отодвигаясь сам.
Ну, раз она меня не слышит… вздохнув, я опробовал уже испытанный способ.
- Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et hora mortis nostrae. Amen.
Огюст смотрел на меня ошарашено, будто пытаясь понять, кто же из нас тут самый буйнопомешанный. Он и впрямь видел такое впервые. Остальные дружно молчали.
Когда я принялся читать молитву третий раз, Беатрис начала успокаиваться, под конец она обмякла и обвисла у меня в руках. Я осторожно посадил ее на пол, встав рядом на колени - держать ее было тяжеловато, да и так ей будет спокойней.
Огюст открыл было рот, но Готье грозно зыркнул на него, почти яростно приложив палец к губам. Огюст передумал что-то говорить, и правильно сделал, хоть он того не видел, Рауль смотрел на него прищурившись, будто собирался всадить ему нож в спину, скажи он хоть слово - объяснять долго и нудно ни у кого не было настроения. Теперь Беатрис плакала, крепко вцепившись в меня судорожно скрюченными пальцами, и обильно смачивая мой колет слезами, а я чуть-чуть похлопывал ее по спине и плечам, и раздумывал, что же дальше.
- Что это за экзорцизм? - очень тихо все-таки спросил Огюст.
- Не экзорцизм, - мрачно, помолчав, ответил Готье. - Иногда по-другому трудно объяснить, что ты правда свой. Знаешь, на войне?
Но кажется, пришло время закончиться окружавшему бывшую таверну мертвому затишью. На улице послышался показавшийся чуть не оглушительным топот, лязг и грохот и какие-то выкрики. Все положили руки на эфесы и, не сговариваясь, встали полукругом, лицом к двери, кроме меня - Беатрис держала меня мертвой хваткой, и не желала выпускать, будто я был ее единственным щитом.
Дверь распахнулась, будто от пинка. Беатрис дернулась, буквально тряхнув меня за шиворот, но не издала ни звука, и больше ничего не сделала.
- Хей! - послышался громовой раскат, отразившийся от будто совсем опустевших стен. - Какого гомункулуса тут творится???