макси

[1241]

Название: Не буди спящего дракона
Автор:  Бранд
Бета:  Ярк
Размер: макси, 15 164 слова
Персонажи: Симм!Мастер, Рассилон, "Доктор" (ОМП), Лилиана (ОЖП)
Категория: джен
Жанр: драма, POV, даркфик
Рейтинг: R
Иллюстрация: коллаж "Пламя внутри" (на заглушке):  Мати_Ривер,  Бранд
Краткое содержание: Что именно скрывалось за невинной фразой в каноне "вылечили и вышвырнули". Таймлайн - после событий "Конца Времени" и "Дня Доктора".
Предупреждения:

буквально ничего хорошего

пытки, манипуляции с психикой, вивисекция, предательство, убийства, смерть персонажа

1. Рассилон
Первым, что я почувствовал, было то, что я все еще дышу. Размеренно, спокойно, и дыхание почему-то не причиняет боли. Было темно… наверное – темно, и тихо. Невероятно, ужасно тихо, будто я оглох. Лишь очень издали, едва слышно, пробивались привычные четыре удара. Почти как сон, как воспоминание. Но они определенно были, где-то очень далеко. Понимание пришло не сразу, с бесконечным удивлением, растерянностью и страхом – они исчезли! Барабаны, донимавшие меня тысячу лет, с которыми поначалу я научился жить, почти не обращая на них внимания, и каждым ударом едва не раскалывавшие голову в мои последние жизни, не дававшие забыть о себе ни на минуту, назойливые, «приближающиеся»… Я затаил дыхание в невольном ожидании, что вот-вот они обрушатся на мой мозг снова, со всей привычной яростью. Но ничего не происходило.

И тут я вспомнил. Галлифрей. Он буквально «достучался» до меня. И теперь проклятый сигнал, зацикленный, посланный через время, ввинтившийся в мою жизнь до самого детства, до первого взгляда во временной вихрь, бушующий в Неукротимом Разломе, выключен. Просто выключен. Поэтому я его больше не слышу. То же, что я все еще продолжаю слышать – всего лишь обычный стук моих сердец. Означающий, как и дыхание, что я все еще жив. «Мыслю – следовательно, существую» – тоже неплохой детектор. Но мы, повелители времени, знаем много способов существования и мышления, не совсем являющихся жизнью.

Итак, я все еще жив... О, вот это странно. Не то чтобы я совершенно не допускал подобной возможности, я всегда предпочитал держать про запас сразу несколько планов, и все-таки это было… любопытно. Существовало огромное количество факторов, в силу которых я должен был перестать дышать навсегда. Но я дышал. И чувствовал себя не так уж ужасно. Хотя это могло быть лишь следствием временной притупленности чувств после их потери. Мое тело, каким я ощущал его в последний раз до этого момента, напоминало готовый взорваться перегруженный реактор. Во мне что-то кипело, корежилось, сгорало и восстанавливалось как проклятый каким-то злым волшебником сказочный феникс. Оставляя внутри страшную пустоту, которую можно было ненадолго приглушить бесконечным поглощением всего, что имело пищевую ценность, даже если оно непосредственно перед этим еще ходило или бегало хоть на четырех, хоть на двух ногах и разговаривало, да даже если летало – потока сгорающей энергии хватало и на то, чтобы взлететь, подобно ракете, но птицы, особенно в городах, обычно куда мельче людей. Люди в городе – самая крупная и частая добыча, подворачивающаяся на каждом шагу, где угодно. Иногда можно, конечно, встретить и лошадь, и даже слона – но гораздо реже и далеко не в каждой подворотне. Обглодать какого-нибудь землянина заживо было минутным делом. К сожалению, хватало этого тоже ненадолго. А теперь… осторожно вздохнув поглубже, я с тревогой прислушался к собственному желудку. Ничего. Мертвая тишина. Мне не нужно было срочно восполнять запасы энергии. Наверное, это была хорошая новость, как и то, что я не чувствовал никакого внутреннего кипения и не слышал вечного барабанного боя. Может быть, прошло очень много времени, и я проснулся, восстановленный кем-то с какой-то целью, в новом теле? Может, Доктор?.. Какая дрянная мыслишка. Почему по какой-то старой детской памяти сознание все еще пытается рефлекторно надеяться на этого предателя? После всего, что происходило столько раз, на протяжении стольких веков. Впрочем, учитывая, как мы расстались… и если я каким-то чудом не угодил на Галлифрей… Я немного завис над этой мыслью. Нет, не может быть. Угодил. Еще прежде прояснившейся памяти пробудились другие чувства, не имеющие отношения к зрению или слуху. Гравитация, смутное, непередаваемое тем, кто подобным не обладает, ощущение вращения планеты. Не стану врать, что мог бы угадать любую планету по таким неясным признакам, но собственную родину – мог. Тем более что попадание на нее в те последние минуты, что я помнил, обладало чрезвычайно высоким процентом вероятности, раз я сам по своей воле прошел через закрывающийся портал, пытаясь зажарить заживо на месте того, кого считал виновным во всех своих бедах. Самого Рассилона, дьяволы бы его разодрали!..

Вот теперь вспыхнувшее во мне возбуждение всколыхнулось до самых отдаленных нервных окончаний, и я резко открыл глаза. По крайней мере, попытался. Видимо, я очень давно этого не делал. Вокруг было, похоже, и впрямь не так уж темно, если не держать веки плотно закрытыми. У меня получилось его убить? Кажется, он регенерировал?.. Или это был не он, а кто-то еще, кто под руку подвернулся?.. Если он регенерировал, час от часу не легче. А если даже нет, снова вернуть его, если он им зачем-то нужен – плевое дело. Как вернуть и меня. Отлично. Вспомнить бы, на что я там рассчитывал? На то, что все равно умираю окончательно и терять нечего? Или на переворот, революцию, если только вывести кого-то из строя хотя бы на время... На то, чтобы сорвать чьи-то планы ко всем далекам, даже если все, что от них оставалось – попытка убить Доктора. Если это было нужно Рассилону, он не должен был этого получить… Возможно, я переслушал «боевой марш» в собственных ушах, и он совсем меня допек. Не рассчитывал ли я еще и на то, что Галлифрей погибнет или, по крайней мере, застынет в петле времени, где все неизменно, где я мог бы зажаривать своего врага целую вечность?! Но этого не случилось. Похоже, и Галлифрей, и я были целы. На что теперь оставалось надеяться – так это на то, что и впрямь прошли поколения и старые счеты давно забыты или пересмотрены какими-нибудь очередными ревизионистами. Ну, или и впрямь на революцию и на то, что кто-то счел меня героем, чтобы вернуть к жизни, раз Галлифрей так и не погиб, и экстренные меры Рассилона, предполагающие бескомпромиссный переход в бестелесность, по какой-то причине не понадобились.

Да, было вовсе не темно, хотя разлитый по комнате свет стоило признать милосердно приглушенным, но поначалу и он резал глаза, и кроме сплошного сияющего пятна какое-то время ничего не удавалось разглядеть. Но растревоженные слезные железы сделали свое дело, поле зрения прочистилось, аккомодация соизволила со скрипом вспомнить, как она функционирует, бесконтрольно кружащиеся образы заняли свои законные места в успокаивающей неподвижности… и я убедился, что смотреть тут пока особо не на что. Голые невыразительные стены и потолок, чисто выбеленные, ухоженные. Больше похоже на больничную палату, чем на какое-то место помрачнее. Уже неплохо. Рядом столик, тумбочка, пара стульев, шкаф в углу… точно, палата. Ладно. А со мной что? Я с некоторой опаской перевел взгляд вниз. То, что я увидел, вполне соответствовало ощущениям: нормальная мягкая кровать, застеленная, только без одеяла – оно в комфортном микроклимате этой палаты явно и не требовалось, но я был в пижаме – винно-красной с золотой окантовочкой. Я невольно хихикнул: ну конечно, прайдонианские цвета! Или цвета факультета Гриффиндор, как вам будет угодно…

Затем я с любопытством поднял – это вышло неожиданно трудно – правую руку. Тыльная сторона кисти выглядела до нелепицы знакомой, ладонь тоже. Я помнил эти линии, эти папиллярные узоры – я что, все еще в том же самом теле?.. Я настолько оказался озадачен этим фактом и озабочен тем, как трудно было держать руку на весу, что упустил одну из очевидных причин последнего: на моем предплечье красовался какой-то странный тяжелый лубок. Поднять руку было сложнее, чем обычно, не только потому что я отвык это делать и мышцы немного атрофировались, но и из-за того, что на ней висел лишний груз, хотя не то чтобы большой. Только слегка осложнял движения, а не препятствовал им. Груз походил на кованую фигурную наручь какого-то доспеха. Из коричневато-желтого металла, более всего похожего на бронзу. С выпуклыми чеканными узорами – что-то похожее на декоративного змея или дракона, оплетающего поверхность, или на его половину при разрезе вдоль. С крупными шаровидными пупырышками, или яблоками, или планетами, или что они там символизировали… Повинуясь внезапному импульсу, я перевел взгляд на левую руку и увидел на ней такой же бронзовый фигурный «лубок». Что это за штуки? Что-то медицинское? Или какие-то ограничители – например, чтобы я не швырялся в кого попало зарядами, как получалось у меня совсем недавно? Раз тело было то же, это казалось весьма правдоподобным, и вполне невинной предосторожностью, особенно, если это и мне помогало сохранять и не расплескивать энергию бесконтрольно через край. Я ведь чувствовал себя на удивление здоровым, если не считать естественной заторможенности от долгого пребывания без сознания.

Пока я предавался этим настороженно-безмятежным мыслям, в «лубке» что-то изменилось. Узор шевельнулся. Вычеканенный змей задвигал своими кольцами, нетерпеливо меняя положение, а шаровидные планеты-заклепки вдруг перестроились, выпустив толстые штыри длиной в ладонь. Моя левая рука неожиданно тоже пришла в движение без всякой моей команды и взмыла навстречу правой, наручи накрепко соединились друг с другом выскочившими штырями, будто устремились друг к другу и замкнулись два мощных магнита.

– Оу… – пробормотал я ошарашенно, обнаружив что у меня еще почти совсем нет голоса. Происходившее явно не предвещало ничего хорошего.

Узор на левом «лубке» двигался так же, как узор на правом – я не только видел, но и физически ощущал вибрацию от этих передвижений. Половина «разрезанного вдоль» змея устремилась к другой его половине, чтобы соединиться где-то в центре возникшей композиции – штыри уже превратились в разросшуюся между ними почти ровную бронзовую пластину. Здесь две половинки дракона встретились, соединившись, и над пластиной взмыла, украшенная металлической гривой, голова твари, уставившейся с пламенной голодной злобой мне в глаза. Клацнув бронзовыми зубами перед моим носом, голова нырнула вниз, вглубь пластины, и устремилась вправо – вовсе не в «бронзовый лубок», а вглубь моей руки, прокладывая себе путь между разрываемых мышц и сухожилий, невидимые зубы алчно сомкнулись, с легкостью раздробляя кости. Сначала предплечье, затем локоть, плечо, костяные пластины на хребте зверя вспарывали изнутри кожу… Я свалился с кровати на пол, прежде чем мне пришло в голову дико заорать – в конце концов, для крика нужен воздух, а его-то из меня будто вышибло начисто первым же движением челюстей этой сволочи, или просто спазм перехватил горло, да и голосовые связки явно потеряли форму за время бездействия. Тварь методично пробиралась дальше: это довольно странно – ощущать, как крошатся твои шейные позвонки на чьих-то зубах и все еще не терять сознания и вообще оставаться в живых; я уже понял, что со мной происходит – частично синхронизированные измерения, тварь была настоящей, и все, что она творила, происходило на самом деле, но только в другом измерении, соединенном с нашим искусственной перемычкой. Где-то в этом механизме был скрытый рычаг: поверни в одну сторону, и синхронизация станет полной, от меня останутся лишь изжеванные кровавые ошметки на полу, поверни в другую и, хотя и напуганный и потрясенный, я останусь совершенно невредим. Внешне и физически. Но все зависит только от того, под чьим контролем находится этот рычаг. Который пока не думал поворачиваться ни в одну, ни в другую сторону. Хотя логично предположить, что, если бы меня хотели всего лишь убить, им ни к чему было бы меня восстанавливать, кроме того, тогда они не могли бы повторить этот трюк снова, а им бы наверняка захотелось... Тот, кто может такое устроить, редко разменивается на мелочи. Тварь благополучно добралась до моего мозга – засела в черепной коробке и, для разнообразия, выдохнула огонь, покатившийся по всем нервам как струи раскаленной, кипящей лавы.

Трудно судить о времени в таком состоянии, но в какой-то момент «рычаг повернулся» и все прекратилось. Я просто лежал на полу, задыхаясь и стараясь унять пытающиеся панически выпрыгнуть и дезертировать без оглядки сердца, а в палате находился кто-то еще. Двое, если судить по шарканью их ног, прежде чем я смог разобрать голоса.

– …этот сукин сын даже не регенерировал, – брюзжал кто-то старческим тембром. – Где в этой Вселенной справедливость?

– Простите, лорд Рассилон, – ответил второй, молодой голос, безмятежно и равнодушно. Он явно не извинялся, и едва ли от него этого ждали, они просто по-деловому обсуждали сложившуюся ситуацию, явно намеренно давая послушать это мне. – Вы же знаете, что он был не способен. Мы могли либо позволить ему умереть окончательно, что едва ли входило в наши интересы, либо стабилизировать его состояние до нормы в таком виде, как есть. По крайней мере, до суда. А общественность ждет этого события как всенародного праздника.

«Лорд Рассилон» – я невольно нервно сглотнул… надеюсь, что тихо, и новым усилием принудил свои сердца оставаться на месте. Нет, конечно, ничего неожиданного после такого вступления перед его появлением, но все же ничего приятного…

– Мы все равно могли бы его вернуть. Без лишнего шума и формальностей.

– Конечно, мой лорд. И все еще можем, если понадобится. После того, как Совет и общественность будут удовлетворены. Заинтересованных же оказалось слишком много. Если бы он просто умер, они сами могли бы потребовать вернуть его или сочиняли бы в его честь гимны, распевая даже в Паноптиконе. Вышло бы немного неловко.

– Когда-то нас не так заботили чужие требования, – вздохнул Рассилон. – Но иногда стоит кидать собакам кости, чтобы они радостнее бежали навстречу. И чем сочинять гимны, пусть уж познакомятся сами со своим «героем», прежде чем плюнуть на его могилу. Архивариусы с законниками с ног сбились, собирая все сведения о его преступлениях, впору открывать новый архив.

У Рассилона был другой голос. А вот он – регенерировал. И точно жаждал крови. И лучше было не вспоминать все легенды и сказки, что рассказывали о его изобретательности, когда мы были еще детьми. Ладно… представим, что в некотором смысле я уже умер – просто потому что собирался умереть. От этой мысли становилось немного легче. Даже удалось наконец перевести дух и, подняв голову, посмотреть на вошедших.

Рассилон выглядел… не очень хорошо и солидно. При других обстоятельствах это стало бы отличным поводом для злорадства. Если бы это же не являлось поводом для меланхолии, усугубляя все варианты моего возможного будущего. Он смотрел на меня пристально и очень многообещающе. Мы же все всё отлично понимали и умели предугадывать, по крайней мере, ближайшие очевидные события – высокоразвитые, как черт знает что, существа…

– А спасение твоей жизни не в счет? – поинтересовался я как бы между прочим и намеренно без должного уважения. Надо же, голосовые связки отлично натренировались за последний… ну, предположим, час, не будем мелочиться.

Во взгляде Рассилона ровным счетом ничего не изменилось. Он остался холодным и безразличным, как у ящерицы. Лысой сморщенной ящерицы, с проступающими старческими пятнами на дряблой коже. На его месте я сам был бы невероятно зол. Прошлое его воплощение выглядело куда эффектнее. Но я его уничтожил. И, пожалуй, все еще был этому рад. Слишком я его ненавидел. Он использовал всю мою жизнь без моего ведома, воздействовал на разум, столетия круша его, превратив всего лишь в один из своих инструментов. Но кое-кто не дал ему совершить всего желаемого. И, в частности, поэтому у него все еще оставалась хоть какая-то плоть. Пусть и покрытая старческими пятнами и морщинами.

Уже достаточно отдышавшись, я приподнялся и сел на полу, прислонившись к оказавшейся рядом тумбочке.

– Ты не выглядишь бестелесным. Что случилось? Передумал? Справились с далеками и без этого? Помогла немного «критика чистого разума»?

– Мы не выиграли, – неторопливо проговорил Рассилон, и от его сухого негромкого голоса по коже невольно побежали мурашки. – Мы загнаны в ловушку благодаря тебе и Доктору. Вы оба – саботировали и провалили Войну Времени.

– Провалили? – Я озадаченно нахмурился. – Что это значит? – И что вообще происходит с Галлифреем? Я не слышал рвущихся снарядов, не чувствовал, чтобы содрогалась твердь планеты. Напротив, на уровне инстинктов я ощущал ее благополучие и покой.

– Мы объясним, что это значит, – кивнул Рассилон с наигранным безразличием. – Хорошо объясним. Но сперва, я полагаю, – он непринужденно повернулся к своему спутнику, молодо выглядевшему прилизанному черноволосому длинноносому хлыщу в такой же прайдонианской красно-золотой мантии, как и он сам, лишь немного поскромнее. – Нам следует повторить. Вы отлично потрудились, его здоровью теперь явно ничто угрожает, так что с чистой совестью мы можем хоть немного наверстать упущенное.

– Нет, минутку!.. – но мои возражения, разумеется, никого не интересовали, разве что повеселили бы, так что я прикусил язык еще раньше, чем они лишили меня возможности возражать.

Прилизанный хлыщ гаденько тонко улыбнулся в наступившей тишине и направил на «бронзовую пластину», которая так и не разомкнулась снова надвое, активирующий цилиндр. Так что очень вскоре я почти забыл об этих двоих, чрезвычайно отвлеченный пожирающей и сжигающей меня изнутри заживо тварью. Когда она разорвала и прожевала все мои внутренности и разгрызла кости, чтобы полакомиться содержащимся в них мозгом, они, наконец, снова прервались. Возможно, я все еще был цел и невредим, но из глаз еще долго сыпались искры – жаль, что не было больше тех искр, которыми я мог выстрелить в ответ. Пижама промокла насквозь, и, внезапно ощутив это после того, как все закончилось, я невольно содрогнулся посреди и так колотившей меня крупной дрожи, решив на мгновение, что это не пот, а слюна и пищеварительный сок только что сожравшего меня хищника. Происходившее было слишком реальным.

– Так что… это значит?.. – выдавил я, как только смог производить членораздельные звуки, припомнив свой последний вопрос, на который не поучил ответа. Продолжаем светский разговор.

– Это значит, – проговорил Рассилон будто откуда-то издали, и я потряс головой, обнаружив, что его не очень-то хорошо слышно сквозь звон в ушах, – что величайшая цивилизация теперь в жалком положении, почти в изгнании из нормального пространства-времени, и только на этом условии продолжает существовать. Да, она еще цела, но она будто дерево, вырванное из земли с корнями, она выродилась и выцвела в одно мгновение, потеряла свою силу и душу. Лучше бы она погибла.

– Лучше бы?.. Пока она существует, можно изменить что угодно. – Уж кому, как не ему, это знать?

Воцарилась короткая пауза. Мне даже на какое-то мгновение показалось, что одобрительная.

– Возможно, – мягко, вкрадчиво, иронично сказал Рассилон. – Но, похоже, не в ближайших поколениях, уставших от войны, не желающих даже вспоминать, что они могут еще за что-то бороться. Не желающих вспоминать ни о гордости, ни о славе.

– Мы – повелители времени. Разве время имеет значение?

Наконец я мог снова ясно их видеть. Хлыщ сидел, вытянув длинные ноги, на стуле за столиком, по которому рассеянно катал ладонью свой ключ-цилиндр и, судя по выражению лица, скучающе поплевывал в потолок, а Рассилон, по-домашнему болтая ногами в расшитых мягких туфлях, устроился на кровати, уютно обхватив ее столбик, как дряхлый любимый дедушка, что-то нывший о минувших добрых временах и своих «не тех уже» костях. Идиллия-то какая…

– Да, если оно убивает, – ответил Рассилон как-то буднично. – В этом народе больше нет силы духа. Его уже не пробудить, он ничего не хочет, только жить. И кто это сделал?

Если бы мне и пришло в голову попытаться ответить, я бы не успел. Рассилон снова махнул хлыщу, и с того моментально слетела скука, когда он алчно сжал в пальцах свою «дирижерскую палочку». Как-то знакомо она жужжала… Странно, что это дошло до меня только сейчас – она жужжала в точности как звуковая отвертка!..

– Я бы предположил, что народ, – ответил я все же через некоторое время. Через довольно продолжительное время. Но мы же, в конце-то концов, повелители времени!

– Вам еще не надоело, что он постоянно нам отвечает? – с деланным удивлением полюбопытствовал Рассилон у хлыща.

– Как прикажете, мой лорд, – живо откликнулся тот. – Поставить голосовой ограничитель?

– Пожалуй, неплохо бы. Но только после того, как я кое-что уточню.

– Разумеется, мой лорд.

– Разве вы не хотели ответов? – удивился я, разумеется, имея в виду их обоих, а не проникнувшись внезапным уважением к «любимому дедушке».

Рассилон пожевал старческими губами.

– Хотел. Но еще тут становится порой слишком шумно. Этак я скоро устану.

От такого небрежного намека пробирал мороз, хотя я и так понимал, что быстро он никак не уймется.

– Но ты как будто не пытаешься меня задобрить, не просишь нас остановиться. Почему?

– А это поможет?

– Ни в коем случае.

– Вот и ответ.

Рассилон кивнул.

– Который говорит о том, что ты все еще не потерял разум от ужаса. И это очень-очень зря, мой мальчик.

Ярость, давно клокотавшая, сдерживаемая тем самым страхом, которого во мне, по его словам, было недостаточно, все же вырвалась наружу:

– Не смей говорить о моем разуме! Ты почти лишил меня его!.. Ты!..

Слова внезапно перешли в хрип, а затем исчез и он. Как ни силился я что-либо сказать, я не мог больше издать ни звука. Да, собственно, и вообще шевельнуться. На меня напало полное оцепенение. Сквозь бешеный рев крови в ушах, почти напомнивший всю ту жизнь, к которой я привык, пробилось легкое жужжание «отвертки». Нет, многофункционального активирующего цилиндра. У «бронзового» устройства был и такой режим.

Рассилон обманчиво мягко усмехнулся.

– Вот мне и любопытно: лишил недостаточно или напротив – чрезмерно, так что ты не чувствуешь опасности и не предвидишь последствий. Теперь тебе все равно, что с тобой будет?

«Мне не все равно, – подумал я. – Вот только как бы мне ни было не все равно, едва ли это что-то изменит».

– Как вы думаете, – снова обратился Рассилон к своему подручному, – если мы оставим устройство включенным на всю ночь, что с ним будет наутро и как это будет выглядеть?

– Ну… если оставить дополнительно включенным голосовой ограничитель и парализующую функцию, ничего особенного. Персонал ничего не заметит! Разве что решит, что была беспокойная ночь. С его состоянием рассудка и в его положении – ничего из ряда вон!

– Чудесно! Давайте так и сделаем!

Сказать, что я ощутил панику, было невозможно – я ощущал ее с самого начала. И самое неприятное крылось в том, что это было далеко не худшее из того, что они могли придумать. Это было ясно с кристальной отчетливостью. Они пока стремились заметать следы, вести себя «осторожно», хотя бы играли в это, и давали понять, что это лишь до поры до времени, когда они дорвутся до меня по-настоящему. Как они там говорили в самом начале – после суда?

– Ладно, включите ему снова звук, – благодушно разрешил Рассилон. После «замечательной идеи» его настроение видимо улучшилось.

Я шумно выдохнул и понял, что снова могу говорить. Но для разнообразия совсем не хотелось. Считайте, что я обиделся… А в самом деле, почему я не пытался подольститься, хотя бы попробовать обмануть, втереться в доверие, выторговать прощение?.. Разве хоть когда-то подобное меня останавливало? Но именно вся моя жизнь – вся жизнь, которая оказалась итогом чужих манипуляций, теперь восставала, подобно злобному бронзовому дракону, желающему броситься на врага и перемолоть в порошок все его кости. Вот только мы оба были замкнуты в своих клетках и никуда не могли уйти. Дракон обречен на вечный голод, вот почему он так жаден. Ведь стоит только перемениться положению рычага, и его желудок, и без того наполняемый и нет одновременно, так что он может продолжать свою трапезу бесконечно, снова зияюще пуст, сколько бы он ни кидался и ни поглощал добычу, отданную в его распоряжение.

– Ну что ж. Давайте-ка теперь договорим. Вот что касается текущего положения дел: Галлифрей перемещен на задворки континуума и какое-либо великое будущее едва ли имеет здесь перспективу. Да – пока что. Повернуть время вспять, создать новое его русло – никогда не поздно, если на то есть чья-то сильная воля. Или все же его уничтожить. Но мы были близки к тому, чтобы стать богами. В тот момент мы, как немногие, обладали знанием, как это сделать. По прошествии огромного пропущенного времени мы не можем быть столь уверены в своей исключительности. Мы не обладаем должной информацией об огромнейшем периоде и должным контролем над новым состоянием Вселенной. Прежде, чем приступать к каким-либо активным действиям, необходимо собрать неимоверное количество новых данных. Это само по себе потребует весьма немалого времени.

– И?.. – Не то чтобы я не помнил, что не хочу с ним разговаривать, но он выдержал бесящую паузу, явно ожидая этого поощрения.

– Мы в конце Вселенной! – рявкнул Рассилон, внезапно яростно наклонившись и буквально выплюнув эти слова мне в лицо, вместе с мелкими брызгами слюны – удивительно еще, что они не жгли как кислота. Горло что-то перехватило, и можно было даже не оглядываться на его прихвостня, чтобы понять, что тот явно не дремал и берег своего патрона, который так неосторожно ко мне приблизился, что рисковал каким-то ответным маневром. Хотя бы обменом соответствующих жидкостей. Впрочем, какая тут неосторожность? Все было предусмотрено, он был полностью защищен.

«Насколько в конце?» – переспросил я мысленно, просто приподняв брови.

– Разумеется, не в самом конце, – успокаиваясь и выпрямляясь, продолжил Рассилон, – в конце комфортной обитаемой зоны: атомы еще не разрываются и условия в ней почти обычны, но вот это – идет к концу. Хотя большинству народа, похоже, кажется, что если на его век хватит, то этого достаточно.

– Почему же вы не можете их переубедить? – спросил я, пользуясь тем, что невидимая удавка исчезла с горла.

Повисла зловещая, хоть и какая-то театральная пауза.

– Потому что кое-кто в самый ответственный момент лишил Галлифрей лидера, – ответил вдруг вовсе не Рассилон. – Смешал все планы, лишил величайшего Лорда-Президента в истории сознания и одной из его жизней. Привел в смятение разбежавшийся Совет, разнесший дурные вести, а тем же самым временем Доктор привел в действие свой план и переместил Галлифрей сюда. И что же думают обычные граждане? Что Доктор спас их! А благодаря пребывавшим в панике членам Совета, они узнали о «резервном плане» уничтожения Времени и нашего вознесения и полагают, что их спасли и от этого, сохранили им жизни!

– Вы хотите сказать, что они не правы?

– Да, правы, – спокойно подтвердил Рассилон. – По-своему, обывательски, конечно, правы. Совершенно! Но для того, кто мне помешал, это не важно. Посмевший подорвать мой авторитет не может остаться безнаказанным. Это закон сверх закона. В конце концов, именно я построил это общество. Создал! Возвел из ничтожества на трон правителей всего сущего. Однажды за свои грехи сполна ответит и Доктор. А пока – тот, кто ему помог.

– Я ему не помогал! – заявил я, вполне искренне возмутившись. – Понятия не имею, как он перенес Галлифрей и вообще впервые об этом слышу! У меня к тебе свои счеты, древняя ты чокнутая рептилия! Будь моя воля, эта планета горела бы вместе с тобой вечно!

На этот раз почему-то никто не помешал мне высказаться, просто «выключив звук».

Рассилон мечтательно улыбнулся, склонив голову набок, будто прислушивался к какой-то только ему ведомой музыке, и поднял руку – еще не поданный знак, но призыв его подручного к готовности, а меня, по-видимому, к тишине.

– Но все думают иначе. Что тот, кто помог герою целой планеты спасти весь их жалкий мирок, тоже несет на себе отпечаток чего-то героического, и значит, может рассчитывать на прощение старых преступлений. Это ты-то – презренный дезертир и цареубийца? Одни лишь эти преступления заслуживают казней, которые могли бы тянуться целую вечность. – А я-то наивно думал, что у нас лорды-президенты, а не цари… Рассилон тихонько усмехнулся, будто ясно прочитав эту мою мысль. – Мы дадим им этот суд, хорошо. Пусть они увидят тебя таким, каков ты есть. Деградировавшим жалким безумцем. У нас ведь есть время продолжить начатое и еще больше свести тебя с ума. Аккуратно, не оставляя следов. Даже сигнал, который ты считаешь первопричиной всему, больше ниоткуда не исходит. Улика убрана. А когда они потеряют к тебе всякий интерес, ты вернешься к нам, и никто не станет спрашивать, что произошло дальше.

«Но пока им все же придется быть аккуратными…» – я попробовал зацепиться за эту спасительную, хотя бы отчасти, мысль.

– Как ты смотришь на то, чтобы вдруг ощутить себя так, будто с тебя рывком содрали кожу? – вдруг заговорщицки поинтересовался Рассилон, будто спохватился. – Прошу вас, доктор!

«Доктор?!..» – одно это обращение взорвало мой мир мгновением раньше, чем все остальное.


2. «Доктор»

Голова раскалывалась, в ней неутомимо гвоздили раскаленные молотки, хотя ни одно из целенаправленно портящих мне жизнь устройств не было сейчас включено. Но приходилось лежать совершенно неподвижно, чтобы включение не произошло автоматически, как это случилось в первый раз, – причем в первый раз это произошло с пятиминутной задержкой, которой теперь в программе не было, – и это тоже ужасно выматывало.

Персонал, появляющийся днем, как будто «честно не понимал», что происходит, кроме того, что я почему-то плохо сплю. Но мало ли какие у меня психологические проблемы и отношения с совестью? Может, любой бы на моем месте плохо спал. Подтверждаю – любой, с самой здоровой психикой и с самой чистой совестью, какую только можно вообразить.

Впервые мы поговорили с «Доктором» с глазу на глаз на следующий день, ближе к полудню, когда я был уже достаточно вменяем, чтобы что-то воспринимать и чтобы поинтересоваться, не нравится ли ему больше имя Вивисектор.

– Ни в коем случае, – улыбнулся тот, продемонстрировав все свои блестящие зубы. – Даже не пытайтесь называть меня как-то иначе, чем Доктор, или случится вот это…

Не думал, что этот жужжащий звук можно ненавидеть еще сильнее… Но, разумеется, с каждым разом… Наверняка они настроили этот тон намеренно. Проклятие, никакого звука именно в этот момент не было, он всего лишь поднял цилиндр, увидел, как я непроизвольно съежился, и с довольной улыбкой опустил его.

– Похоже, для вас это не просто принципиально, – заключил я, выдохнув, едва меня перестало мутить от одного ожидания, что может случиться.

– Разумеется, не просто. Мне нравятся эти чудесные мозговые волны, которые я вижу на моем мониторе, – он помахал рукой с этим полезным инструментом на запястье, – когда вы слышите или произносите именно это слово, вернее имя: Доктор! Реакция такая насыщенная, что ее можно на хлеб намазывать.

– Вы пытаетесь еще больше настроить нас друг против друга, – констатировал я. – Очень любопытно, зачем? – Потому что раз это нужно им, нужно следовать в строго противоположном направлении.

Он пожал плечами, будто даже не представлял – зачем.

– Как я уже сказал – потрясающая реакция. Она мне нравится. Да и зачем настраивать вас друг против друга, если вы и так друг друга терпеть не можете?

Если, возможно, у нас не было на то достаточно объективных причин и прошлое следовало бы еще раз пристально пересмотреть в свете новых данных…

– И в этом есть особая пикантность: причинять вам страдания от имени самого ненавидимого вашего врага – разве это не делает их еще более сводящими с ума? – Он так солнечно улыбнулся, что я окончательно убедился, что в этой комнате находится сейчас больше одного сумасшедшего.

– Вы же понимаете, что мысленно я называю вас совсем иначе?

– Это только временно, – заверил он. – Серьезно! Даже не могу представить, как можно еще больше настроить вас против виновника того, что вы сейчас здесь? Ведь если бы он выбрал в тот злосчастный день и час, в кого выстрелить, если бы не его ложный притворный гуманизм, вас бы не одолел этот глупый минутный порыв не дать убить его самого, пожертвовав собой, а заодно уничтожить такой великий план!

– Какая чушь! Я сделал это не ради него! – Хотя что-то внутри меня приходило в смятение каждый раз, когда я задумывался об этом порыве. Насколько в нем сыграл роль старый поведенческий атавизм? Насколько я в тот момент позволил себе буквально впасть в детство? – Я не должен был дать вам ни единого шанса сделать то, что вы хотите. Не дать пошевелить и пальцем, если я могу это остановить! За то, что вы уже со мной сделали! Вздумали стать богами? Сюрприз – нет!

– А потом он спас всю планету, – продолжал он нараспев, не слушая. – Явно не задумываясь, что стало с тем, кто, несмотря на старую вражду, однажды спас ему жизнь ценой своей, а когда все были спасены, оказался живым в руках врагов. Он о вас даже не вспомнил. И теперь мы можем сделать с вами все, что угодно! Спасибо Доктору?

Что ж, возможно, единственной целью, что он преследовал, было усугубить мое чувство одиночества. Но самое мерзкое было в том, что это не было совсем неправдой. Я усмехнулся, хотя, кажется, всего лишь ему в пику:

– Что ж, даже это гораздо лучше, чем ничего, правда? Или вы не рады, что вас спасли вместе со всей планетой?

– Спасли? – он пожал плечами совершенно безразлично и пренебрежительно фыркнул. – Жизнь – это страдание, не правда ли?

– Говорят, ко всему привыкаешь, – заметил я, изо всех сил упрямо игнорируя цилиндр, который он, забавляясь, намекающе крутил в пальцах. Уж если когда-то я привык существовать даже в виде практически разложившегося трупа…

– Проверим! – весело пообещала эта сволочь, но просто ушла из палаты. На тот раз. Они пока предпочитали делать перерывы. «Соблюдали аккуратность».

Вот и теперь, казалось бы, ничего не происходило, кроме жуткой мигрени из-за постоянного напряжения и длительных периодов боли, которые мозг зачем-то пытался обработать и разложить по полочкам. Но какое-то время назад я заметил странные новые симптомы. Сначала это был кажущийся шепот со всех сторон, струящийся ручейками, заползающий змейками в уши: змейки метались в панике, пытаясь выбраться из черепной коробки, и не могли… Затем на периферии зрения я стал замечать, что что-то шевелится на стенах и на потолке. Постоянное движение, которое поначалу трудно было уловить, но так же трудно игнорировать – посмотришь прямо, все в порядке, но тут же начинает что-то шевелиться там, откуда только что отвел взгляд. Немного помогало закрыть глаза. Тогда оставался только шепот, усиливающийся, но не становящийся внятнее, смазанный гул из задушенных криков, зовов на помощь, воплей ужаса, надрывных рыданий. Омерзительно. Еще омерзительнее было то, что часть из них хихикала и явно что-то замышляла, некий пробивающийся второй фон за первым. Охотились ли эти вторые на первых? Правда, у меня возникли свои нехорошие догадки, на кого они охотились, а первые только мешали и раздражали своей паникой и беспорядочным мельтешением. Вспучивающиеся пятна на потолке – в какой-то момент их стало видно не только краем глаза. В толкающихся пузырях вдруг распахивались раззявленные рты, между головами тянулись, судорожно сжимаясь, кончики пальцев. Вообще-то, я не верил, что галлюцинирую по-настоящему, и подозревал, что это очередное внешнее воздействие. Возможно, новый режим уже известного аппарата, или влияние какого-то другого, расположенного поблизости, либо причина содержалась в каком-то лекарстве, которыми меня исправно пичкали каждый день, сетуя, что полное выздоровление что-то задерживается с тех пор, как я пришел в сознание. «Ах, наверное, они поторопились… не рассчитали…» Да уж, не иначе как. Потому и дорогой «Доктор», местное светило, звезда бывшего прежде военным госпиталя, совершавший множество раз самые невероятные вещи и спасший множество жизней, заходил каждый день проверить мое состояние. И каждую, будь он проклят, ночь, чтобы кое-что включить и перенастроить следящую медицинскую аппаратуру, чтобы не подавала никаких тревожных сигналов, а также каждое утро перед обходом персонала, чтобы выключить и все перенастроить, заметя следы, но оставив кое-какие предохранители, маскирующие автоматические запуски. Хотя даже поймай его кто-то за руку, кто бы усомнился в предельной правильности действий здешнего светила? Мне поневоле становилось интересно, на ком же он натренировался так издеваться за годы войны – не на далеках же? Ах да, мы что-то говорили обо всяких военных предателях в широком контексте. Хотя прочий персонал, опять же, продолжал прыгать среди цветочков с самыми идеалистическими устремлениями и пел гимны своему великому начальнику. Хорошо быть наивными идиотами. О предыдущих подобных случаях они явно ничего не знали. Что ж, могли и правда не знать – стирание личностей из истории с полным их забвением никогда никто не отменял. То есть, официально – отменяли, как страшный варварский пережиток прошлого. А неофициально – это же сперва надо вспомнить, что что-то было. А уж по законам военного времени действовало все, что только можно и нельзя. Но внезапно время стало мирным. И поэтому тут вдруг такая суетливая заботливая беготня и игры в правила, и внезапный всеобщий оптимизм. Стереть меня из истории то ли по каким-то причинам не могли, чтобы не обрушивать цепочку причин и следствий, то ли кто-то считал, что это будет слишком легко. Хорошо еще, что мы, повелители времени, долго не спим, и «ночи» здесь не такие длинные, какими они были бы у людей. Будь я здоров, я бы не спал по нескольку дней… исключая то, что я и сейчас почти никогда не спал, но формально считалось, что мне рекомендуется отдыхать круглые сутки вплоть до какого-то улучшения. Так что и самый гуманный суд в мире был отложен на неопределенное время. Хотя мне предсказывали, что худшее начнется после, я начал в этом сомневаться. Возможно, потом им будет все-таки сложнее меня достать, не запачкавшись. А Рассилон, похоже, теперь вовсю играл образ любящего дедушки любимого, созданного им, народа, чтобы никто не вспоминал о его чрезвычайных военных мерах, бывших на совести его предыдущего, немного перегнувшего палку – из лучших побуждений! – воплощения. И на виду – тоже радостно прыгал со всеми остальными среди цветочков. Вот это и правда было забавно представить!

Только даже из воображаемых цветочков тоже лезли какие-то лица и прочие неполные части тел. Скоро их станет очень трудно игнорировать.

Услышав, как открывается дверь, я открыл глаза. На какое-то время шевелящиеся повсюду, теснящиеся видения, метнулись в стороны, разбегаясь, как спугнутые тараканы. Появился «Доктор» – да, я действительно называл его теперь так, хоть и с отчетливыми непременными кавычками.

– Как у нас дела сегодня? – поинтересовался он весело.

– Лучше не бывает, – заверил я с сарказмом.

– Отлично, значит, самое время прогуляться! Вставайте и идите со мной.

– Что?.. – это было нечто совсем новенькое.

– Прикажете мне вас ждать? – в его веселом голосе ясно прозвучал металл. Он, не задерживаясь, повернулся к шкафу, открыл его, вытащил вполне приличную винно-красную с золотом мантию и бросил мне. – Одевайтесь, немного пройдемся.

– А, вы полагаете, это явно будет мне на пользу…

– Еще как будет, вот увидите.

– А с чего вы взяли, что у меня получится?

– С того, что вы не захотите провести остаток дня так же, как эту ночь, и так же, как следующую.

Вот же сволочь.

– Можно подумать, что я почувствую разницу, – хмыкнул я, но все-таки сел, отыскал под кроватью мягкие туфли и попробовал встать. Здорово шатнуло в сторону. Чтобы не врезаться невзначай головой в пол, я схватился за столбик кровати и медленно перевел дух.

«Доктор» нетерпеливо приплясывал в стороне, но не мешал мне приходить в себя.

– Что, не поможете? – спросил я ехидно.

– Я не такой идиот, чтобы подходить к вам слишком близко, – фыркнул он. – Справитесь. Значит, решились?

– Любопытство сгубило кошку.

Я еще ни разу не видел, что находится за дверью. Это действительно было интересно. Так же, как мне самому было интересно, насколько я способен передвигаться. Мало ли какой случай подвернется. Никогда ни в чем нельзя быть уверенным заранее. Даже в собственной смерти.

– Отлично, следуйте за мной, и прошу не отставать. И не приближаться ближе, чем на два шага. Если мне придется подхватить вас под руку, вам это дорого обойдется. А может, именно этого я и хочу? – прибавил он вкрадчиво.

Что значит: «может»? Конечно, хочет. Впрочем, пока я стоял, за что-то ухватившись, все казалось не таким уж безнадежным. Ноги плохо держали просто с непривычки. И привыкать было, пожалуй, самое время… Мантия показалась тяжелой и душащей, а кроме того… она что-то зашептала, и у нее оказались маленькие тонкие цепляющие пальчики, елозящие, скользящие, судорожно пытающиеся выбраться из глубины, колеблющиеся как личинки в гнилом мясе.

– Один момент! – окликнул я его, прытко подскочившего к двери, кажется, почти неосознанно рявкнул.

– Вздумаете меня задержать? – он холодно прищурился.

– Если вы выключите эту чертову штуку с галлюцинациями, мне будет проще вас не задерживать!

Если он откажет напрямую, я хотя бы буду знать, что это не всерьез происходит у меня в голове. Но он только озадаченно сдвинул брови:

– Какую еще «штуку с галлюцинациями»?

– Притворяетесь, что не знаете? Лезущие изо всех стен головы и руки – и не только из стен! Или что за средство в меня вкатили, чтобы я видел всю эту чушь?

– А… – на его губах заиграла широкая улыбка. – Так вы уже видите галлюцинации! Отлично!

– Чертов сукин сын!

Цилиндр поднялся в воздух.

– Назовите меня правильно.

– Скотина!

– Если мне придется оставить вас здесь, вам это не понравится.

– Мне и так ничего не нравится. Это была твоя идея, чтобы я с тобой куда-то пошел. Иди, или не делай вид, что тебе это надо! – прошипел я сквозь зубы.

Он немного подумал. Самому было отвратительно, что, пока я ждал «удара», я все время непроизвольно вздрагивал, но все и правда сглаживалось. Ко всему действительно привыкаешь. Если бы только еще не эти чертовы лезущие отовсюду руки и стучащие зубами головы. Наверное, к ним привыкну тоже, но не сразу.

Цилиндр опустился.

– Головы, говорите? – хмыкнул он будто бы в задумчивости. – А может, вы видите часть реальности? С небольшим сдвигом в измерениях, как ваш «дракон». Знаете, была такая древняя техника, что позволяла вплавлять живые существа в стены, превращать их в украшения, инструменты – они становились просто вещами. Но отчасти живыми и сохраняющими сознание. Неопределенно долгий срок. Эти вещи могут пережить нас как цивилизацию и продолжить влачить свое жалкое существование до самого конца Вселенной, а может, и гораздо дольше. Я слышал, вы видели конец вашего учителя – Борусы, ставшего подобной «вещью». Если это и ваше будущее, может, вы просто начинаете видеть и слышать себе подобных? Галлифрей стар, мы даже не догадываемся, сколько «не совсем мертвых» здесь похоронено и стало уже частью любого интерьера!

– «Истлевшим Цезарем от стужи заделывают дом снаружи. Пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели…» – пробормотал я почти бессознательно. – Даже людям знакома эта концепция!

Он пожал плечами и распахнул дверь в коридор.

– Мне наплевать, что вы видите. Идите за мной.

Открытая дверь манила, несомненно, хоть еще и не была свободой. Но едва я оказался в коридоре, пол тоже запузырился, заколебался, и из него потянулись проклятые хватающие руки. Я застыл посередине, чуть не упал, каким-то хитрым маневром развернулся и оперся рукой о стену. Или в то, что казалось стеной – рука по локоть ушла в шевелящуюся корчащуюся массу, которая обхватила ее и поползла, шепча и причитая, к моему плечу.

– Вы идете? – услышал я оклик выходящего из терпения «Доктора», хотя, уверен, любое мое замешательство на самом деле вызывало у него одно удовольствие. Как обычно, от контакта моего внимания с кем-то по-настоящему живым, галлюцинация немного побледнела, выцвела, мне удалось отдернуть руку от стены и сделать еще несколько шагов вперед. Затем стена снова «позвала» меня, и я почти уткнулся носом в чьи-то дико мечущиеся языки и вращающиеся в орбитах выпученные глаза. Еще оклик, еще несколько шагов. И наконец «Доктор» вцепился железной хваткой мне в плечо, отдергивая от стены и подталкивая вперед.

– Спасибо… – вырвалось у меня абсолютно непроизвольно. Я бы и не подумал, что способен ляпнуть такую глупость.

– Ничего, потом расплатитесь, – ободрил он и потащил меня вперед, уже не отпуская. Несмотря на обещание, я продолжал чувствовать абсурдную благодарность к нему в эти минуты, потому что и шепот, и головы как-то съежились, скомкались, превратившись лишь в сопровождавший нас неясный фон.

Коридор показался бесконечным. А еще, когда я смог немного отдышаться и осмотреться, я увидел, что он совершенно глухой, с гладкими стенами, не нарушаемыми ни окнами, ни дверями. И завернутый немного винтом вдоль своей оси.

Наверняка и это было частью того, что он хотел показать – даже если выйти, выходить некуда.

– Вы каждый раз сюда так добираетесь?

– Разумеется, нет. Персонал пользуется своими средствами, чтобы добраться до изолятора. Это замкнутый коридор, если выйдете за дверь без сопровождения, то можете вечно блуждать тут по кругу. Простите, не вечно, конечно. Пока не умрете. Хотя, скорее всего, вас успеют найти и водворить на место. Главное, что вы никуда отсюда не денетесь.

Малоперспективный коридор для разведки. Верно.

– И далеко нам еще?

– Пока мне не надоест.

– Да вы…

– Издеваюсь? Разумеется. Для этого вас мне и отдали.

– Да…

Я остановился, подумав, что, чем бы это ни кончилось, следующим движением я попытаюсь разбить его череп о гладкую темную, поворачивающуюся неимоверно длинным винтом, стену. Разумеется, ничего подобного не произошло. Я окаменел как статуя. Даже перестал дышать – это и не требовалось. Я превратился примерно в то, о чем он говорил немного раньше – в вещь.

– Хотите, оставлю вас тут на денек-другой? Или вообще забуду? Перекодирую входы в коридор и… Собственно, вам не кажется, что я вывел вас сюда именно для этого? А себе подобных вы сейчас видите?

Ну и какого ответа он ждал?..

Конечно, никакого. Просто выждал немного, расхаживая вокруг и посмеиваясь.

– И самое смешное, – заявил он, – это сделал не я. Так запрограммирован коридор. Попробуйте проявить здесь агрессию – и не сможете уже проявить ее никогда. Впрочем, на ваше счастье, пока в моей власти это отключить.

Он сунул руку в карман и нажал что-то, не доставая и не показывая. Я со свистом втянул в легкие воздух. Это был даже не парализующий режим. Атомы мгновенно перестроились, превратив живую материю в неживую. Затем так же легко перестроились снова, оставив отвратительное чувство полной и бесповоротной уязвимости перед всем происходящим. Но это была только игра, которая шла уже давно, лишь вводились новые детали.

– Я никуда больше не пойду. Хочешь – оставь меня здесь.

– О-о, – он немного покачался с пятки на носок, – мне так нравится, когда вы теряете свою напускную насмешливую церемонность, когда со мной разговариваете. Так я вижу, что дистанция рушится, вы становитесь почти искренним в такие моменты, и я понимаю, что действительно вас задеваю. Это будто треск льда по весне! Или стен, из которых – что там у вас лезет?

Я промолчал, сдерживая дрожь бессильной ярости. Особенно меня задевало последнее – намеки на то, что галлюцинации не являлись прямым их непосредственным действием, а были следствием этих действий, становились моей новой природой, которая не исчезнет, когда и если они прекратят. Впрочем, почти всю мою сознательную жизнь все так относились и к «барабанам» – считали, что у них нет никаких объективных внешних причин, что все это «лишь в моей голове». Неспособность совладать с собственным разумом, дисциплинировать, поставить на место воображаемые страхи, раздувание левиафана из венерианской блохи и просто истерические детские фантазии для привлечения внимания, которые лучше держать при себе и не позориться.

– Впрочем, неважно. – Он махнул своим многофункциональным цилиндром, и в стене открылся сияющий до боли в глазах проем. – Входите.

Я немного еще постоял, с трудом справляясь с чувствами и нарастающим слепым упрямством, и, наконец, на негнущихся ногах вошел в светлую комнату, уставленную шкафами, стеклянными сосудами на столах, стеллажах и специальных подставках, в которых побулькивали разного вида и цвета физиологические растворы с какими-то то ли организмами, то ли частями организмов. Более всего это напоминало разноцветные комки плоти различного размера, но одинаково бесформенные, будто окатанные морской водой камни. Нечто округлое, покрытое блестящей тонкой кожицей, напоминающей ту, что нарастает на заживающем ожоге, пульсирующее или подрагивающее, с подсоединенными электродами или просто усиками, удерживающими их в каком-то оптимальном положении или ракурсе.

– Что это? – спросил я.

– Ваше будущее.

Он нарисовал мне уже несколько возможных будущих, так что я не торопился впечатляться и просто повторил вопрос:

– Что это?

– Преступники. Предатели. Наши казненные, – он мурлыкнул и пожал плечами. – Хотя, строго говоря, они еще живы. Когда у повелителя времени не остается регенераций, его можно поместить в чан с не очень крепкой кислотой, что будет его медленно разъедать. Как вы можете видеть по цветам жидкостей, мы экспериментируем с разными растворами. Есть способы поддерживать во всех этих сплавленных комках плоти не только жизнь, но и сознание. Очень долго, почти бесконечно. Раствор делается то более кислым, то почти нейтральным, позволяющим подживать старым ожогам.

Я оглядел слегка пульсирующий или содрогающийся розовый бесформенный комок, нанизанный на тонкие металлические держатели или электроды. Это было по-своему… интересно. Может, как-нибудь попробовать применить?

– В самом деле? Думаете, они могут даже видеть нас? Или хотя бы слышать?

Он усмехнулся, будто облизнулся – это было просто слышно, не обязательно было оглядываться.

– Такое предусмотрено. Время от времени обновляются внедряемые светочувствительные клетки, и разумеется, погруженные в жидкую среду, они чувствительны ко всякого рода колебаниям и вибрациям. Так что и слышат тоже.

– И их вы, конечно, тоже сюда приводили, до того, как превратить в это?

– Разумеется. Это входит в часть приговора. Вашего тоже.

– Моего? Заранее? Без всякого суда, который обещает стать национальным праздником? Вы это зовете приговором?

– По законам военного времени глава государства может выносить их единолично.

– Время уже не военное, – напомнил я, – если вы не заметили.

– Однако речь все еще идет о военных преступлениях. О чрезвычайных мерах для чрезвычайных обстоятельств.

– Ха! – сказал я, оторвавшись от внимательного созерцания бесформенного комка плоти и повернувшись к нему с улыбкой.

Он с некоторым замешательством бросил взгляд на ручной монитор, чтобы убедиться, что моя улыбка – не маска.

– Вы мне что, не верите? – похоже, он и правда был уязвлен. – Думаете, мы тут просто выращиваем стейки?

– Даже если нет, ни о какой высокой организации сознания больше не может быть и речи, так что вы тут просто развлекаетесь, выращивая экзотические цветы. У всех должно быть хобби. Они давно спятили и деградировали, даже если они что-то чувствуют и сознают, то не более, чем морские огурцы или губки в соленой океанской воде. Тех, кого вы преследовали, давно нет. Они от вас – сбежали! – заявил я, с удовольствием отметив, как он невольно передернулся. Ну, хоть что-то!

– Вы напрасно настроены так легкомысленно, – проворчал он сквозь зубы, явно оскорбленный. – Мы обновляем нервные ткани. Понемногу.

– Морским огурцам они тоже пригодятся, – одобрил я. – Они давно утратили разум, и им все равно. Или вы думаете, что мне будет не все равно, когда я окончательно спячу?

– Поверьте, вам будет не все равно!

Все зависит от степени окончательности.

– Тогда мне все равно уже сейчас! Потому что то, чем я буду, не будет мной, и мне нет до этого существа никакого дела. Что, среди ваших жертв еще не попадались настоящие злодеи? Вам в новинку мой эгоизм?

Он в бешенстве поднял цилиндр – но сегодня он еще ни разу не пустил его в ход против меня, и мне казалось, тому есть какие-то причины, хотя я гнал мысли о том, что они мне не понравятся, так как кое-что подозревал, и это мне действительно не нравилось, но пока я мог отодвинуть это подозрение на задний план, туда же, где теснились лезущие из стен лица и руки, которых я сейчас, по счастью, не видел, отвлеченный тем, что было вполне реальным.

– Можете храбриться сколько угодно, – сказал он спустя полторы секунды, вполне овладев собой. – Увиденное уже отпечаталось в вашем сознании, лорд Предатель…

– Меня зовут Мастер, – парировал я, ясно услышав, что последнее прозвучало как имя, которое он вздумал мне дать. До того я воспринимал его лишь как эпитет.

– Вот уж нет. Имя должно соответствовать сущности. Предатель. Кстати, любопытно, вы ведь и правда предавали абсолютно всех, с кем имели дело? Ренегат. Убийца. Вы более никто и всегда были никем. Жалким деградировавшим преступником, без всякой «высокой организации сознания» – оно в вас даже не сформировалось. Скажите спасибо, что я еще не зову вас морским огурцом. Пока что.

Каким-то образом это оказался удар под дых. Не ожидал, что так подействует всего лишь разворот моей собственной шутки. Намек на безумие, не будущее, а прошлое, целую испорченную навязчивым внедренным сигналом жизнь. Это так и будет на меня действовать? Стены сдвинулись и зашевелились. Пол под ногами – тоже.

– Сколько же надо потратить времени и лишних телодвижений, чтобы отомстить морскому огурцу? – спросил я все еще вполне трезво, игнорируя закишевшую в стенах жизнь.

– Сколько будет приказано, – был ответ. – Вся ваша жизнь, как и смерть, только игра для чужого удовольствия.

– Как и ваша, – сказал я почти бессознательно. – Или у вас есть какие-то иллюзии на этот счет?

– У меня пока нет никаких галлюцинаций! – заявил он насмешливо. – Ну что же, взгляните-ка на этот бак в углу, лорд Предатель.

Я повернул голову почти слепо, следуя за движением его руки, но понемногу смысл увиденного отрезвил, снова разогнал теснящиеся и шепчущие видения. Там стоял большой сосуд выше человеческого роста. Из такого же прозрачного стекла, как остальные. Без ничего, оттого сперва и не привлек внимания. Ждуще пустой. Передняя стенка-диафрагма была открыта.

– А теперь – войдите в него.

– Нет.

– Боюсь, я вынужден настаивать.

Через секунду раздался жужжащий звук. Дракон не проснулся, только тело само пришло в движение, будто марионетка. Отчаянно сопротивляясь, я медленно сделал шаг, за ним другой, третий, еще немного… и оказался среди прозрачных стенок. В моих мыслях царил хаос. Все, о чем он говорил прежде, до того, как мы вошли в этот кабинет, все, чем пугал раньше, было еще в силе? Или все это было «частью приговора»? Но какого? Того, о котором шла речь сейчас, или целью было лишь продолжать пугать меня до смерти? Вернее, до полного безумия. Диафрагма с шипением захлопнулась. Зашипело, клокоча, что-то еще в подсоединенных к потолку и полу трубках. Я резко развернулся, ощутив, что ничто больше не сковывает и не контролирует мои движения, и уставился на буквально истекающего удовольствием «Доктора»: он будто таял, плавился от счастья, в глазах горел огонь нездорового вожделения – омерзительнейший вид, на самом деле. Изо всех сил заставляя себя не паниковать, я оперся одной рукой о стенку – это вместо того, чтобы колотить в нее, пытаясь разбить, но я подозревал, что даже «бронзовый» садок для дракона на предплечье не позволит мне оставить на этом стекле и царапину. Я обнаружил, что дрожу, будто наэлектризованный, ноги подкашивались.

– Перестаньте, – проговорил я деланно спокойно, отразившийся от стенок голос зашептал, зарезонировал, забираясь под черепную коробку шелестящими змейками… – Я знаю, что еще слишком рано.

В трубках утробно заурчало, совсем вплотную у клапанов. Я чуть прикусил губу и постарался дышать ровнее, не поддаваясь страху. Клапаны со свистом открылись. В замкнутую капсулу начал поступать воздух. Облегчение показалось таким же сокрушительным, как страх. Но и для облегчения могло быть слишком рано.

– Вы не знаете ровным счетом ничего, не правда ли? – усмехнулся он. И он был прав. – Слишком рано или уже достаточно? Понятия не имеете, что и когда я намерен с вами сделать. Что и когда мне приказано сделать. В конце концов, и правда, сколько можно тратить времени на всего лишь одно ничтожество? Внезапность казни делает ее страшнее, хоть и иначе, чем ее ожидание.

– Чего вы ждете? Что я начну пинать эти проклятые стенки? Что буду умолять о пощаде?

– Для начала было бы неплохо, – он пожал плечами.

– Ох, да идите к черту! – Я позволил себе бессильно скатиться вниз и усесться на дно, прислонившись к стенке спиной. Я же едва стоял на ногах с самого начала. Если хочет всерьез меня напугать, пусть сперва дождется, когда я буду в форме, чтобы играть в эту игру.

– Вы что, собрались сознание потерять от страха? – осведомился он.

– Собрался вздремнуть, пока вы разродитесь, что намерены сделать. Разбудите, когда надумаете.

Через несколько секунд диафрагма с шипением распахнулась, я увидел над собой его голову с волосами, вставшими дыбом от злости, и таким выражением лица, будто ему хотелось схватить меня за ворот мантии, чтобы возмущенно выволочь наружу.

– Знаете что? – заметил я ему. – Скажу вам как садист садисту: лучше, когда жертва находится в состоянии выслушивать ваши бредни!

Он все-таки сделал это – действительно вцепился мне в воротник и яростно вытряхнул наружу, бросив на пол.

– Вставайте! – велел он. – Если, конечно, не хотите проваляться тут пару часов в компании вашего прожорливого друга.


Продолжение в комментариях