Coeur-de-Lion & Mastermind
"С чего бы мне припомнилась Альгамбра? Я же там никогда не бывал. По дороге Диана сорвала алую розу. Изабелла, улыбнувшись, сорвала белую. Камешки и песок под ногами похрустывали как тонкий лед. Вдохнув воздух, показавшийся мне невероятно свежим, я вдруг бездумно пробормотал под нос:
Вечер вытканный златом-серебром,
Месяц сотканный из прозрачности…
Диана посмотрела на меня, чуть изогнув полумесяцем тонкую бровь, кажущуюся в подступающих издали сумерках почти прозрачной. На небе никакого месяца не было, если бы и была луна, она была бы почти полной, пусть уже убывающей. И день убывал, превращаясь во что-то мертвенное, если вглядеться сквозь его истончающуюся бледность.
Бледность светится гладким черепом, - продолжил я, -
Мед - в дыхании однозначности.
Глаза Дианы расширились, но она по-прежнему ничего не спрашивала. А то, что я нес… Я никогда этого не придумывал, по крайней мере, не в таких словах. И нигде не слышал. И не читал. И в то же время, слова, которые могли прозвучать здесь и сейчас, подбирались именно здесь и сейчас, сплетая словесную форму призраку, у которого она уже когда-то была, но превратилась в какие-то абстрактные образы, снова оживающие, строка за строкой.
Сад печалью окутан сладостной,
Грез несбыточных слышно пение.
Отчего тишиною радостной
К нам приходит мысль о забвении?
Эта радость - страшна, пронзительна,
Будто гибель сама невестится.
И с овчинку нам - Вечность кажется.
И зовет красота - повеситься.
Я невольно усмехнулся. Последняя строчка была насмешкой, как, в сущности, и все эти строчки, но насмешкой, лишь наполовину несерьезной. А наполовину - застывшим смехом окаменевшего шута, увидевшего вечность в глазах Горгоны.
- Какая гадость... - с чувством сказала Диана."
Вечер вытканный златом-серебром,
Месяц сотканный из прозрачности…
Диана посмотрела на меня, чуть изогнув полумесяцем тонкую бровь, кажущуюся в подступающих издали сумерках почти прозрачной. На небе никакого месяца не было, если бы и была луна, она была бы почти полной, пусть уже убывающей. И день убывал, превращаясь во что-то мертвенное, если вглядеться сквозь его истончающуюся бледность.
Бледность светится гладким черепом, - продолжил я, -
Мед - в дыхании однозначности.
Глаза Дианы расширились, но она по-прежнему ничего не спрашивала. А то, что я нес… Я никогда этого не придумывал, по крайней мере, не в таких словах. И нигде не слышал. И не читал. И в то же время, слова, которые могли прозвучать здесь и сейчас, подбирались именно здесь и сейчас, сплетая словесную форму призраку, у которого она уже когда-то была, но превратилась в какие-то абстрактные образы, снова оживающие, строка за строкой.
Сад печалью окутан сладостной,
Грез несбыточных слышно пение.
Отчего тишиною радостной
К нам приходит мысль о забвении?
Эта радость - страшна, пронзительна,
Будто гибель сама невестится.
И с овчинку нам - Вечность кажется.
И зовет красота - повеситься.
Я невольно усмехнулся. Последняя строчка была насмешкой, как, в сущности, и все эти строчки, но насмешкой, лишь наполовину несерьезной. А наполовину - застывшим смехом окаменевшего шута, увидевшего вечность в глазах Горгоны.
- Какая гадость... - с чувством сказала Диана."
